Сергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»

Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского.

Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Оммаж Евгению Евтушенко

Не откажу себе в удовольствии вспомнить о знакомстве с Евгением Александровичем. Мне нравится, я бы даже сказал импонирует, быть в глазах современников на дружеской ноге с покойными знаменитостями. Слаб человек, люблю украсить речь фамилиями Бродского, Плятта, Евтушенко и т. п.

Но хватит паясничать.

Я уже не раз признавался без бравады, но и не винясь особо, что не всегда был в курсе сословно-интеллигентской культурной программы, ее поветрий и веяний. Наверное, потому что я происхожу не из гуманитарной, а из технической интеллигенции. Кто такой Евгений Евтушенко я, конечно, с детства знал, как и многие советские люди, но процитировать мог одну только песню “Хотят ли русские войны…” Она тогда попеременно с “Бухенвальдским набатом” оглашала дворы на Можайке, по которым я кружил на своем “Орлёнке”.

А в юности я попал в круг молодых людей, поклонников серебряного века, скептически относившихся к стадионной поэзии 1960-х годов, и разделял присущее нашему дружескому кругу добродушно-ироническое отношение к популярному автору.

Словом, я прожил жизнь, почти не зная стихов Евгения Евтушенко, и вряд ли на склоне лет ликвидирую этот пробел в образовании – время знакомств и открытий прошло.

Как-то лет пятьдесят назад я разглядывал его минуту-другую в кафе “Молочном” на Пушкинской площади. Долговязый и красивый, он стоял в стороне от посетителей и, не отрываясь, глоток за глотком пил из стакана молоко, и кадык его мужественно ходил – впечатляющее зрелище.

В самом конце 1980-х годов Евтушенко позвонил мне по телефону в замоскворецкую коммуналку, где мы тогда жили. Спасибо ему, он наговорил о моих стихах приятных слов, а узнав, что я только вернулся из Америки, повел разговор, видимо, в естественных для него тональности и манере – более опытного литератора-космополита с менее опытным, начинающим. И тон беседы так вопиюще не вязался с моим образом жизни, характером и тогдашним самоощущением, что я поддался соблазну и вскоре описал наш телефонный диалог в “Трепанации черепа”, быть может, с чрезмерной журналистской расторопностью – насмешливо, но, надеюсь, беззлобно.

К слову сказать, те два-три раза, что я по необходимости перечитывал эту повесть, я нередко болезненно морщился, хотя считаные места мне и по сей день нравятся. Но что сделано – то сделано.

В начале 1990-х я – и не я один – сделался вхож на всякого рода официальные культурные мероприятия, и однажды в фуршетной давке на 65-летнем юбилее “Литературной газеты” с оторопью увидел, как ко мне – да-да, именно ко мне – пробирается сквозь толпу выделяющийся высоким ростом и знаменитым экстравагантным нарядом Евгений Евтушенко. Рубашка прилипла у меня к спине в ожидании скандала. Евтушенко подошел вплотную и деловито предложил мне выпить с ним, но я поблагодарил и сказал, что меня, увы, подшила жена. Он внимательно и неспешно рассмотрел сверху вниз маленькую Лену и спросил:

– Надолго?
– На три года, – опередил я Лену с ответом.

Евтушенко недоуменно повел плечами и начал разворачиваться, чтобы пуститься через зал в обратный путь. Тут я в приливе чувств спросил его вдогонку:

– Евгений Александрович, вы на меня не обиделись?
– Я привык пить цикуту стаканами, – ответил он и удалился.

После этого мы мельком виделись еще несколько раз.

Однажды я наблюдал в зеркале холла Дома литераторов мгновенную потасовку с участием Евгения Евтушенко. Он был подшофе и чересчур барственно осведомился у молодого самолюбивого поэта, как-де тому пишется, чем-де тому дышится, а молодой лирик, впрочем, тоже выпимши, ответил на это покровительственное вопрошание дерзостью. После молниеносного обоюдного хватания за грудки, Евтушенко обозвал всю компанию “фашистами в кожаных пальто” и исчез.

К теме рукоприкладства применительно к селебрити я еще вернусь.

В другой раз мы случайно столкнулись в каком-то павильоне на Франкфуртской книжной ярмарке, где он, поравнявшись со мной, приобнял своего спутника, американца-переводчика, указал на меня пальцем и проговорил на ходу с широкой улыбкой: “Вот человек, который меня ненавидит”.

Третья встреча произошла в лобби московской гостиницы “Космос”, не помню, что нас там свело, но Евгений Александрович обратился ко мне с тем же шутливым упреком. Мы расположились за столиком, и я вяло пытался разубедить Евтушенко в своей ненависти.

В последний раз мы тихо-мирно поговорили перед началом церемонии награждения премией “Поэт”, кажется, Наума Коржавина. Евтушенко сидел нога на ногу, и из-под брючины виднелся протез. Не помню, о чем шла речь, но Евгений Александрович убеждал меня, что без знания иностранного языка мне пути не будет. Куда я, интересно, собрался? Сам он, кстати, по свидетельству Петра Вайля, лихо изъяснялся по-английски и по-испански.

Вайль же рассказывал мне, что в “перестройку” на нью-йоркской студии радио “Свобода” был цикл передач: Евгений Евтушенко читал “Ягодные места”. Сотрудникам радиостанции нравилось это начинание: они запирали Евтушенко в звуконепроницаемую камеру и шли пить водку в служебное помещение, куда транслировалось чтение, и они через положенное время благодарили слушателей за внимание и выпускали автора на волю. Но однажды что-то пошло не так: чтение внезапно прервалось, и после долгой паузы в эфире раздались неразборчивые звуки. Сотрудники метнулись к застекленной двери в студию и увидели, что автор плачет над собственной книгой.

А то, что он арендовал Политехнический музей чуть ли не на четверть века под свои ежегодные вечера!? Пусть это и смешно, и нелепо, и отчасти даже смахивает на невменяемость, но все же есть в этой выходке что-то истинно поэтическое!

А его просветительский труд – огромный том “Строфы века”, антология отечественной поэзии ХХ столетия, включившая 875 авторов!? (В том же, кстати, 1995 году зародился проект и прямо противоположного вкуса и пафоса – советско-ностальгические “Старые песни о главном” силами попсы, причем не ограниченным тиражом, а по телевизору на всю страну).

И еще. При его-то известности и инерции успеха он мог безбедно существовать в России, но предпочел учить недорослей, детей фермеров и нефтяников, в университете Талсы в штате Оклахома (порядочной дыре, по свидетельству моего товарища).

Странное дело, так и не зная толком его поэзии, я с годами относился к нему все лучше и уважительней.

А теперь я хотел бы вернуться к теме кулачных расправ с кумирами и знаменитостями. Два приятеля молодости из разных компаний любили вскользь обронить, что некогда “дали по физиономии” Евтушенко.

Минуточку. Миллионы телезрителей видели, как Никита Михалков бил ногой в лицо лимоновца со скрученными за спиной руками. Так что не всякий властитель дум даст себя в обиду. И что-то в такой доступности Евтушенко было хорошее – кумир, который не боится приблизиться к читателю на расстояние вытянутой руки, прошу прощения за сомнительное остроумие.

И напоследок. Когда я сказал, что могу процитировать на память только слова популярной песни, я ошибся. Почти сорок лет как минимум трижды в год я читал и перечитывал четверостишие Евгения Евтушенко. Оно выгравировано в крематории на плите справа от ниши с прахом моих родителей. А у меня было заведено наведываться туда на день рождения матери в ноябре, на мой – в декабре и 9 мая в день материнской смерти. Отцовские даты я почему-то пропускал, хотя люблю его с течением времени все сильней, верней и сострадательней. Кстати, именно отец, вернувшись как-то от матери из крематория, и сказал, что автор этого четверостишия, скорей всего, Евтушенко. Вот оно:

И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой.

Ваша правда, Евгений Александрович!