Издательство BAbookДмитрий Губин. Германия, где я теперь живу
Дорогие читатели!
Мы продолжаем публиковать книгу Дмитрия Губина «Германия, где я теперь живу». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу еще и в аудио версии. Книгу совершенно замечательно прочитал сам автор.
Читайте, слушайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Мне нужно все же исправить одно категоричное утверждение из главы про немецкий язык. Русский мир дал германской речи все-таки не только слово «Pogrom». Но и, разумеется, «Wodka» (которую в немецких супермаркетах стандартно представляет вызывающая ухмылку марка Gorbachew, хотя она не имеет к провозвестнику Perestroyka никакого отношения). Кроме того, в харчевнях бывшей ГДР встречаются «Soljanka» и «Pelmeni»: результат постоя советских войск и кулинарных привычек «большого брата». А еще благодаря российской инвазии — и военной, и эмигрантской 1990-х — в немецкий обиход вошло слово «Datscha». Вариант — «Datsche», но в обоих случаях — женского рода.
С немецкой Datscha проблема в том, что слово обозначает иной социальный феномен, чем в России. В Германии никто не трясется в конце недели час-другой в электричке и не мучается в загородных пробках на машине ради выходных в домике на шести сотках, где ты сам себе хозяин — жарить шашлык, подстригать газон или торчать поплавком вверх на грядках с рассадой. Хотя бы потому, что в Германии нет нарезки земли по 6 соток под огороды вдали от городских квартир.
А что есть?
У зажиточных немцев — загородные дома. Взять альпийский дом мюнхенской художницы Габриэле Мюнтер в деревушке Мурнау, известный как Russisches Haus. Там в начале ХХ века проводил лето с шумной ватагой товарищей по мольберту другой мюнхенец: Василий Кандинский. Это такая же дача в значении «загородный дом», как и репинские «Пенаты» под Петербургом.
Однако вторые загородные дома в сегодняшней Германии с ее подчеркнутой социальной однородностью и усредненностью доходов, — исключения. Если только ты не хирург, юрист, банкир, оперная звезда или богатый наследник.
И в Германии нередко «дачей» зовут то, что здесь действительно распространено повсеместно, а в России отсутствует: участочки земли размером в пару соток, с крохотным домиком без печки (а нередко и без электричества), однако расположенные прямо под носом горожанина, нередко в городском центре. Чтобы вышел из квартиры — и уже через десять минут разжигаешь гриль и срываешь хрусткие огурцы с грядки. Ну, или чтобы добираться до такой дачки нужно было максимум четверть часа на велосипеде. На худой конец — машиной полчаса. Иначе теряется смысл существования этих участочков, называемых Schrebergarten, «шребергартен»[1] (хотя кое-где их зовут Kleingarten, «маленькими садами»). Суть в том, что горожанин должен иметь возможность ежедневно бывать, трудиться и отдыхать после работы на своей земле. Schrebergarten — это немецкое место смычки города и деревни.
Первый раз я остолбенел, когда увидел эти садики-крохотульки в самом центре Дюссельдорфа. Сопровождающий немец рассказал, что они насколько популярны, что приходится несколько лет стоять в очереди, чтобы заключить договор аренды. И что в договор входит масса ограничений. Например, в домиках нельзя ночевать. Почему? Ну, потому что это не жилье, а укрытие от жары или же непогоды, а также место хранения инструментов. Однако, добавил он, увидев мой скепсис, — молодые ночуют, конечно… Ну как не заночевать тут парочке, если у родителей есть такой милый домик в саду!..
А подробнее с ограничениями я ознакомился уже в Аугсбурге, когда был приглашен на чебуреки в шребергартен к эмигранту из Новосибирска по имени Владимир. Я собирался снимать про немецкую дачную жизнь видео, и Владимир водил меня по густо застроенным двум соткам земли и объяснял, что именно в их садоводстве запрещено.
— Так… Заборы высокие нельзя… Бассейн нельзя, можно только маленький надувной для детишек… Террасу к домику пристраивать нельзя… Дрова в открытом гриле жечь нельзя... Грядки можно только две штуки, по два метра шириной… Стационарную теплицу можно только одну и маленькую… Солнечные батареи размером больше 10х10 нельзя…
— Почему?! А как же «зеленая» энергетика?!
— Да потому что правлению это невыгодно! Здесь у нас электричество чуть не по тройной цене по сравнению с городом, а так бы каждый солнечные панели поставил!..
И я тихо охаю.
Если пресловутый немецкий порядок, Ordnung, представить себе в виде списка ограничений, условий и запрещений, он впечатлит настолько, что не сразу поймешь, что разные параграфы преследуют разные цели.
Некоторые пункты отражают немецкий подход к жизни как к промышленному производству. Если ты хочешь что-то сделать, получи сначала точные инструкции и чертежи. Это касается всего: от прогулок в Альпах, каждая тропка в которых описана и классифицирована, — и до правил полива грядок на двух сотках. Для немецкого порядка разницы между грядками, горами и автомобилями нет. Все должно быть продумано и зафиксировано. О том, что в постиндустриальную эпоху это нередко заводит в тупик, мне еще придется рассказать, когда дело дойдет до проблем цифровизации.
Другая группа ограничений касается коммерческих интересов. Почему, например, нельзя со следующего месяца прекратить контракт со спортзалом? Потому что будут поставлены под удар финансовые интересы спортзала, что поставит под удар других посетителей. Крышу же дачного домика превратить в солнечную электростанцию нельзя потому, что доходы садоводческого объединения от перепродажи электроэнергии упадут, и в бюджете не будет денег на подсыпку гравия на парковке…
И тогда становится видна третья группа запретов: тех, что защищают свободу. А свобода в Германии понимается, прежде всего, не как реализация личного желания (то, что в русском языке именуется «волей» или «вольницей»), а как увязывание его с желаниями других. При одновременной гарантии, что на твою свободу тоже никто не будет посягать.
Непонятно? Ну, грубо говоря, твоя свобода — это твой личный бассейн, куда никто без приглашения плюхнуться не может. Однако слишком большой бассейн построить нельзя, потому что тогда воды может на всех не хватить. И шашлык на открытом огне жарить нельзя, потому что искра может спалить тесно примыкающие друг к другу домики в шребергартенах. И ночевать в этих домиках нельзя, потому они вовсе не второе жилье и не загородные дома. Будь они вторым жильем, Володины арендная плата и коммунальные платежи были бы не 500 евро в год, а в разы выше…
— Володя, — спрашиваю я, остановившись перед навесом, запрещенным к установке, но все же установленным, как, впрочем, и на других участках вокруг, — скажи: а где тебе нравится больше: в Германии или в России?
— В России, — честно вздыхает этнический немец из Сибири, шпэтаусзидлер, «поздний переселенец» в немецкой миграционной классификации. — Только назад путь закрыт. Мы теперь уже здесь.
— А чем тебе в России лучше?
— Да там свободы больше! А здесь то нельзя, сё нельзя! В лес пойдешь — костер нельзя, ночевать в палатке нельзя!.. Рыбу ловить нельзя! Маш, ну что там у тебя, готовы чебуреки?! Давай к столу…
Я много раз слышал в Германии от эмигрантов и переселенцев, приехавших с обломков бывшего СССР, именно это: на родине им было лучше, потому что свободы было больше. Удивительным было не то, что они не собирались возвращаться назад: в конце концов, возвращение означало бы жизненное поражение в глаза тех, кто не уезжал. А то, что нередко их слова повторяли дети, выросшие в Германии. Туда не ходи, мусор сортируй, в воскресенье все закрыто, в лесу собаку держи на поводке, хотя кому она в лесу мешает?! Они переняли родительское представление о свободе как о воле, вольнице. И отвергли немецкое представление о свободе как об уважении чужого достоинства, то есть чужой свободы.
Думаю, что здесь и пролегает главный водораздел между цивилизациями.
Если ты по одну сторону, то спокойно закатываешь в ночи вечеринку: клевая музыка! А соседи злятся? — Да пусть себе злятся, скучные люди, бе-е-е!!!
А если ты по другую сторону, то о вечеринке заранее информируешь: оставляешь у соседских дверей записку плюс коробку конфет… А что до собаки в лесу, то, бегая без привязи, она может напугать животных, разорить птичьи гнезда, а лес — он не твой с собакой, он общее достояние…
Впрочем, вернусь к шребергартенам. Есть у них одна черта, роднящая их с российскими дачами и садоводствами новейшей поры. Это мода на флагштоки перед домами. Однако Германия — страна, где слово «Patriotismus» звучит подозрительно: слишком уж оно было скомпрометировано во времена национал-социализма. Так что если в России гордый дачник вздымает над дачей триколор, то в Германии ситуация совершенно другая. Вот какие флаги я обнаружил сегодня поутру над ближайшими к моему жилью шребергартенами: Германии — 4, Баварии — 9, Аугсбурга — 7, футбольного клуба Аугсбурга — 2. По одному флагу: Афганистана, ЕС, Италии, Кубы, хоккейного клуба Аугсбурга, ЛГБТ и Райффайзенбанка. Плюс один флаг со смайликом и белый с надписью «PEACE». И уверяю, что такая пестрота обнаружится во всех шребергартенах. Она отражает пестроту самоидентификаций живущих в Германии, — причем это касается и тех, кого иронически называют «био-немцами», то есть коренных. На вопросительное: «Ну, ты же немец (немка)?», — я нередко получал в ответ: «Нет, я европеец (баварец, баденец, альгойец)». Мой учитель немецкого Флориан (тот самый, в чьей школе устраивали соревнования по насвистыванию Моцарта и кому однажды оставили заказ в мусорном баке) настаивал, что он не немец, а киссингерец, — то есть житель швабского городочка Киссинга[2]. И он вовсе не поддразнивал своих студентов, для него и правда было важно считать себя Kissinger.
В общем, для меня шребергартены — это символ Германии. Если будете в Берлине, запланируйте поездку в район бывшего аэропорта Темпельхоф: циклопического сооружения, построенного еще при Гитлере, которому все никак не находится нового применения. Вбейте в электронную карты непереводимое слово «Schwerbelastungskörper» (что-то вроде «тело тяжелой нагрузки»), — и отправляйтесь к этому телу. Гитлер в своей имперской гигантомании собирался снести половину Берлина, позастроив его исключительно циклопическими зданиями и переименовав в Germania: Новый город, которому отводилась скромная роль столицы мира. Вопрос был в том, вынесут ли хлипкие берлинские грунты тяжесть исполинских сооружений. Вот тогда и установили на пробу этот самый швербеластунгскёрпер: гигантский бетонный гриб весом в 12 650 тонн, уходящий под землю на 18,2 метра и давящий на почву с силой 12,65 кг/см2. Тяжеловесную фигню начали отливать из бетона в 1941-м, а положительный результат испытаний аппаратура выдала лишь в 1948-м, когда половина Берлина действительно была снесена, хотя и не по тем причинам, какие предусматривал Гитлер. И в итоге там, где планировалась мега-Германия, сегодня разбиты крошки-шребергартены. Их хорошо видно со смотровой площадки на шляпке гриба.
Так глупое великое породило малое милое.
Жаль только, что посреди этих берлинских малышек-дачек нет биргартена. Я, во всяком случае, не разглядел. Что поделаешь: это же исторически мало склонная к жизненным усладам Пруссия! А вот в Баварии, если объединение дачников и садоводов достаточно велико, на его территории непременно обнаруживается биргартен. Как можно представить жизнь без пива?!
1. Немногие энтузиасты копания на грядках в шребергартенах знают, что их участки называются в честь лейпцигского ортопеда Мориса Шребера (Moritz Schreber, 1808-1861), который считал, что городским детям полезны игры и гимнастика на зеленых лужайках.
2. Хотя англоговорящие туристы обожают у указателя «Kissing» фотографироваться, к английскому «kiss» Киссинг не имеет отношения: «поцелуй» по-немецки будет «Kuss». Киссинг фонетически куда ближе к «Kissen», «подушке».
Купить электронную книгу целиком
Купить аудиокнигу
