Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

Мы продолжаем публиковать книгу Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью — вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Москва, декабрь 2010 — декабрь 2011

Приставы долго держали толпу журналистов на лестнице, пока где-то выше звенели наручниками конвоиры. Наконец нас пустили в зал и выставили напротив клетки-аквариума. Фотографы и операторы метались, стараясь сменить побольше ракурсов, а я не мог отвести глаза от Ходорковского и Лебедева и снимал с одной точки, не пытаясь избежать бликов на стекле или вписать в кадр что-то, кроме обвиняемых. В паре метров от меня творилась история, и быть в этом зале — значило предельно знать. Нас вывели через несколько минут.

Впрочем, снимки получились приличными, а мой пост с десятком почти одинаковых портретов даже попал в топ ЖЖ. В «Новой» они не вышли, но газетный фотограф Юля теперь беззастенчиво мной командовала:

— Утром — Ходор, ну там пять минут, как ты уже понял, только прийти надо раньше, к 8:30. Успеешь на свой зачет.

На следующее утро я решил остаться в зале после съемки, чтобы услышать, как судья Виктор Данилкин оглашает последнюю часть приговора. Он был основан на аргументах вроде «ЮКОС скрывал финансовые отчеты путем их публикации на английском языке». Суд покорно исполнил волю Кремля — Ходорковский и Лебедев получили по четырнадцать лет колонии.

* * *

Сразу после оглашения приговора редакция «Новой газеты» ушла в отпуск: приоритет тогда был у печатной версии, а не у сайта, и до конца длинных январских праздников работать никто не планировал. Эта дикая безалаберность стала моим шансом: приближалась очередная акция на Триумфальной, и я чувствовал, что наконец получу возможность снять что-то для сайта «Новой».

«Стратегия-31» к тому моменту раскололась. Правозащитница Людмила Алексеева, одна из лидеров движения, в октябре согласилась на митинг с формально ограниченной численностью участников. Лимонов, называя требование мэрии незаконным, поставил власти заведомо невыполнимые условия и вышел на другой край той же площади, где его быстро задержали.

Накануне предновогодней акции 31 декабря Юля мне написала:

— Не забудь, что надо снять Алексееву в костюме Снегурочки. Снимай все, что будет интересного, постарайся на разрешенном митинге заснять плакаты, будут люди в костюмах, Немцов — все снимай, ну и задержания, если удастся. Но без фанатизма.

О грани между журналистикой и активизмом со мной никто в редакции не поговорил, так что на площади я первым делом придумал классный текст для плаката — «Надо по капле выдавливать из себя Данилкина» — и снял, как мой друг Олег поднимает его над головой. Простенькая камера еле справлялась с работой на темной площади, но Алексеева в костюме Снегурочки выступала со сцены-грузовика, и я снял ее благодаря свету чужих вспышек.

Я еще совсем не умел ориентироваться в толпе, поэтому даже не заметил, как в конце митинга на «согласованной» части площади задержали Немцова. Домой я вернулся прямо во время новогоднего обращения президента. Слова Медведева («Мы будем вместе строить современную Россию — сильную, открытую, дружелюбную!») невыносимо контрастировали с той жизнью, в которую я погрузился за последние месяцы.

* * *

Задержанного на Триумфальной Немцова двое суток — включая новогоднюю ночь! — держали в камере в отделении милиции, заставили стоять во время бесконечно длинного заседания суда, а потом на пятнадцать суток отправили в изолятор. Скандальный процесс и жестокий вердикт вызвали новую вспышку протестов. У изолятора начались одиночные пикеты, участников которых постоянно задерживали, пользуясь свежепридуманной схемой: рядом с ними, скрывая лица, вставали провокаторы, превращая акцию в массовую.

Все новогодние каникулы я был единственным корреспондентом «Новой» в Москве, хотя все еще толком не знал никого в редакции. Я присылал фотографии новостникам, названивал с просьбами поставить снимки и диктовал подробности, а потом трезвонил, чтобы исправить опечатки.

Когда редакция вернулась к работе, Юля вдруг бросилась со мной конкурировать. Вскоре мы разругались, и несколько месяцев я болтался сам по себе. Зато я начал каждый день смотреть сотни и тысячи фотографий: ленты российских агентств, РИА Новостей и ТАССа, и сайты, которые воровали снимки у западных фотоагентств вроде Reuters. Внимательнее всего я разглядывал чужие репортажи с событий, которые снимал сам, — а отсутствие редактора не мешало мне требовать от себя все больше съемок. Только в феврале я снимал плей-офф хоккейного чемпионата, учредительный съезд Либертарианской партии, разгон шествия после акции протеста, суды над ее участниками и концерт поп-певицы, внезапно поддержавшей «Стратегию-31». Редакторы печатной «Новой» наверняка даже не знали о моих съемках, но я регулярно передавал фотографии на сайт и каждый раз старался сопроводить их текстом, выдавливая из себя многословные новости, полные канцелярита.

Иногда желание все успеть и неопытность меня подводили. Удальцов, которого к тому моменту регулярно отправляли под арест, в феврале получил очередные десять суток, и я снимал и задержание, и суд, и пикеты у изолятора. Решил написать и про освобождение, но опоздал и столкнулся с политиком, выбегая из метро. Удальцов согласился дать комментарий, а я, не отдышавшись, выпалил первый вопрос:

— Сергей, как вам сиделось в этот раз?

Зато в конце февраля, как раз на двадцатый день рождения, меня впервые аккредитовали на матч футбольного «Спартака». А через неделю реализовалась и другая мечта: в начале марта моя фотография вышла в печатной «Новой газете». Купив десяток экземпляров в киоске, я долго не мог поверить своим глазам.

* * *

В 2011 году оппозиция действовала тремя способами.

Во-первых, несогласные постоянно организовывали партии, объявляли о коалициях и дискутировали о платформах и тактике. Надвигались думские выборы — они были назначены на декабрь.

Во-вторых, некоторые движения проводили массовые акции, надеясь довести их до кульминации к концу года. Самой яркой оставалась, несмотря на раскол, «Стратегия-31» Лимонова и Алексеевой. Самой жалкой была серия митингов на Пушкинской площади, которые устраивала коалиция более-менее всех сил. Выступали там все заметные политики, от молодых Удальцова и Яшина до опытных Гарри Каспарова и Валерии Новодворской. Приходили на акции считаные сотни, но со сцены каждый раз провозглашали, что теперь-то в России родилось гражданское общество. Еще был «День гнева», ежемесячная акция левых активистов. Процессом заправлял Удальцов, и даже когда сбор согласовывали с мэрией, потом он обязательно объявлял о шествии куда-нибудь — и снова оказывался под арестом.

Наконец, почти все движения устраивали партизанские «акции прямого действия».

Впервые на одну из этих акций меня пригласили в начале марта: «Молодежное Яблоко» вывесило на мосту у Кремля баннер в поддержку экологов из Краснодарского края, задержанных за «акцию-пикник» у дачи губернатора Александра Ткачева. Активисты сразу убежали, а я подошел поближе, чтобы сфотографировать, как силовики снимают плакат, — и впервые в жизни оказался задержан. Подставился я глупо: по первой просьбе дал паспорт на проверку человеку в штатском, а тот его спрятал и сказал мне садиться в машину. В отделении угрожали обвинить меня в организации акции, но я спасся благодаря смятому клочку бумаги, рукописному пропуску в редакцию «Новой газеты».

Участники каждой такой акции звали журналистов в условленное место и принимались петлять по городу, пытаясь понять, отстала ли слежка. В этом было столько шпионского драйва, что я никогда не отказывался от приглашений, даже на самые странные акции. Как-то левые активисты приковались к дверям администрации президента — а когда их фаеры догорели, отстегнули наручники и убежали. Через десять дней парень из движения «Оборона» проник на крышу министерства образования и повис на тросе посреди фасада — в камуфляже, противогазе и с ангельскими крыльями за спиной. Тогда чиновники как раз заговорили о введении уроков православной культуры и армейской подготовки. Еще через два дня активисты на рассвете повалили две секции строительного забора, установленного на Триумфальной, чтобы мешать «Стратегии-31». Обычный для подобных акций манифест в этот раз был особо пафосным:

— В оппозиции много говорят о необходимости демонтажа режима. Наша акция, как представляется, довольно удачная метафора этого демонтажа.

Даже сорванные акции запоминались надолго. Однажды вечером я провел полтора часа в метро на «Белорусской», где Рыбаченко и ее команда из «Солидарности» планировали в знак поддержки белорусских оппозиционеров раскрасить переход в бело-красно-белые цвета их протестного флага. Вокруг было неожиданно много патрульных и подозрительных людей в штатском, поэтому акцию отменили, а мне пришлось добираться домой пешком.

За зиму я наловчился снимать обычные митинги, но мне все еще не хватало опыта, чтобы фотографировать задержания: надо было снова и снова оказываться в правильный момент в правильном месте. Приближалась очередная акция «Стратегии-31», первая с тех пор, как я начал постоянно работать для «Новой газеты». Мне хотелось сделать что-нибудь особенное, и я придумал простое решение.

На каждой акции Эдуард Лимонов вместе с охранниками-нацболами вылезал из машины где-то неподалеку от Триумфальной и шел к месту сбора. К нему тут же сбегалась толпа журналистов, а почти сразу после этого его задерживали. Пробиться через плотные ряды более опытных репортеров я не мог — значит, надо было просто приехать с ним.

Знакомый нацбол неожиданно согласился помочь и позвал меня домой к Лимонову — оказалось, что там перед каждой акцией собирали группку журналистов. Самая большая комната в его квартире была совершенно пуста, только на стенах висели фотографии политика с разных митингов. На их фоне Лимонов давал одно интервью за другим, и в паузах я осторожно сделал несколько портретов. Особого пиетета к лидеру нацболов я не испытывал, но ответственность все равно страшно пугала.

Конечно, все пошло не по плану. Меня посадили не в ту машину, в которую сел Лимонов, и на Триумфальной я даже не увидел его задержание. Впрочем, это не помешало мне гордо позвонить в редакцию и сказать, что у меня есть эксклюзив. Кто-то дал мне телефон стажерки, которая в тот раз писала про «Стратегию-31», и мы договорились вечером свести наши материалы для единой публикации. Так я познакомился с Наташей Зотовой.

* * *

Наташа училась на журфаке и уже почти год стажировалась в «Новой». Мы разговорились и выяснили, что родились в один день — 24 февраля 1991 года, — а последние месяцы постоянно крутились в одной компании активистов, но почему-то не обращали друг на друга внимания. Зато Наташа заметила череду моих репортажей на сайте.

Через несколько недель в редакцию «Новой» позвонила пожилая женщина, Роза Васильевна. После долгой волокиты ее неожиданно решили выселить из квартиры вместе со взрослым сыном-эпилептиком, несмотря на инвалидность и еще не вступившие в силу решения судов. Женщина собиралась объявить голодовку.

Опытные журналисты заниматься такой историей побрезговали, скинув ее Наташе, — а та позвала меня присоединиться. Когда мы приехали в квартиру Розы Васильевны, судебные приставы уже выломали замок и опечатывали шкафы, пианино и стиральную машинку. В углу сидел печальный участковый и говорил, что видит в пожилой женщине свою маму. Девушка из департамента жилищной политики обвиняла нас во внимании лишь к одной стороне спора, но на вопросы отвечать отказалась. Приставы приваривали к двери дужки для висячего замка.

Роза Васильевна с сыном перетащили свои пожитки на лестничную клетку и остались там ночевать вместе с котом. Мы купили им воды и еды. Я кипел от несправедливости и спросил в твиттере: вдруг кто-то живет неподалеку и может помочь?

Все завертелось само собой. Кто-то из читателей привез воды; кто-то оплатил гостиницу; Роза Васильевна успокоилась и отказалась от голодовки; я нашел ей адвоката; на лестничную клетку одна за другой устремились съемочные группы телеканалов. Всего через полторы недели департамент вернул Розе Васильевне квартиру, а мы собрались у нее на чаепитие. «Все эти молодые люди из интернета, из „Новой газеты“ меня просто спасли», — снова и снова восклицала она.

Я был окрылен. Казалось, что работа журналиста — это возможность быстро решить проблемы всех, кто попросит о помощи. Еще несколько раз я снимал похожие истории, погружаясь в жилищный ад: разваливающиеся общежития, перекрытый газопровод, страшные коммуналки. Но репортажи больше никого не спасали, и я лишь слушал, как замученные жители лебезят перед властью:

— Мы хотели бы сказать спасибо нашим президентам. Дмитрий Анатольевич Медведев и Владимир Владимирович Путин очень заботятся о пенсионерах, обо всех, кому нужна помощь. Спасибо им!.. Но вот департамент, вы понимаете...

* * *

Еще через неделю Наташу отправили в командировку и предложили выбрать фотографа. Она видела, как я рвался снимать что угодно, — и мы поехали вместе.

Наша первая командировка стала настоящим испытанием: в холодные майские праздники мы оказались в болотистом лесу под Великим Новгородом. В войну там погибло сто пятьдесят тысяч человек, и до конца восьмидесятых их тела даже не пытались искать. Теперь через этот лес должны были проложить платное шоссе — то самое, которое под Москвой шло через Химкинский лес. Мы провели почти неделю с поисковиками, которые прочесывали эти земли с металлоискателями, — волонтеры пытались захоронить останки солдат и убеждали власти повременить со строительством.

К тому моменту я уже влюбился в Наташу, и походный опыт помогал мне заботиться о ней в сложной поездке. После той командировки мы начали встречаться.

* * *

В конце июня в Химкинском лесу устроили двухдневный слет оппозиционных сил. Для газеты там снимали и писали штатные репортеры, поэтому мы поехали бездельничать в компании знакомых активистов. Пока мы дурачились где-то в стороне на траве, я впервые сказал Наташе, что люблю ее.

Мы так и валялись на полянке, глядя на небо и сосны, когда лагерь вдруг зашевелился. Оказалось, что это приехал Алексей Навальный. Политик ходил по тропинке вдоль лагеря из стороны в сторону, а за ним, как за львом Бонифацием, тянулся длиннющий шлейф из желающих поговорить.

Это было первое публичное появление Навального в новом статусе звезды. Он начинал в «Яблоке», старой либеральной партии, потом ушел к националистам, пытаясь построить свое движение, и устраивал политические дебаты, вечно кончавшиеся скандалами. Все это было заметно лишь протестной тусовке, но в 2010 году Навальный стал публиковать в ЖЖ антикоррупционные расследования — и обрел настоящую известность.

Пока все остальные независимые политики бесконечно формировали партии и объединения, используя общие лозунги про свободные выборы и право на собрания, Навальный был предельно резок и конкретен. Он запустил проект «РосПил», отслеживающий воровство при госзакупках, и ругал тарифы на свет и воду. Одним упоминанием в интервью Алексей навсегда приклеил на правящую «Единую Россию» ярлык «партии жуликов и воров».

Но я узнал про Навального из репостов одиозного ультраправого фаната «Спартака» по прозвищу Комбат 18 и перенес на Алексея свою нелюбовь к национализму. Я был предубежден — и поэтому вживую увидел в нем пустого популиста, который переключился на тему борьбы с коррупцией и пытается понравиться всем: и правым, и либералам. Навальный читал на полянке в лесу лекцию о воровстве чиновников и ловко уходил от вопросов про свои правые взгляды. Я страшно злился из-за его неоспоримой популярности среди собравшихся вокруг.

* * *

Впрочем, Навальный действовал в интернете, а я фокусировался на уличных акциях. Ярче всех тем летом снова были нацболы.

Активистку их партии, Таисию Осипову, судили в Смоленске по обвинению в торговле наркотиками. Пытаясь привлечь к этому внимание, нацболы каждый день — иногда не по одному разу — выходили к Соловецкому камню на Лубянке напротив здания ФСБ. На второй или третий день к этим акциям начали присоединяться и либералы, и левые, а мы с Наташей старались постоянно их освещать.

В условленное время мы встречались неподалеку с участниками очередного «захода» и, рассредоточившись, подходили к забору у границы сквера. У камня уже постоянно дежурили силовики — только что прошла реформа, которая свелась к переименованию милиции, и на автозаках «по» и «лиция» были написаны разным шрифтом.

У валуна активисты сцеплялись руками и ногами. Старший полицейский просил их уйти, а потом давал подчиненным команду на разгон (в протестной тусовке это называли «винтиловом»). Иногда из припаркованного рядом автобуса выскакивали бойцы специальных отрядов, которые споро растаскивали и уносили протестующих. Чаще задержания поручали обычным полицейским из соседнего отделения — и те неизбежно переходили к мелкому, но жуткому насилию: например, начинали выкручивать активистам уши или давить на глаза. Пока оперативники тащили одних протестующих в автозак, другие выбегали из него и возвращались в сцепку.

Акции у Соловецкого камня длились до середины августа, и за это время дважды в автозак попадал и я. В первый раз меня быстро отпустили после проверки документов, а во второй скрутили до земли, засунули за решетку и даже выписали протокол о неповиновении полиции — но я был оправдан судом. Каждое задержание вызывало скандал в «Новой газете», где меня считали слишком беспечным. Редактор завел листок со списком отделений полиции в центре Москвы и звездочками отмечал те, где я уже побывал.

Таисия Осипова следующей зимой получила десять лет тюрьмы. После апелляции срок сократили до восьми лет.

* * *

В сентябре Путин объявил, что пойдет на третий срок, — прогрессивный с виду Медведев оказался просто четырехлетней паузой в его правлении. Часть тусовки в унынии писала, что пора эмигрировать, а я спорил и даже пытался устроить твиттер-флешмоб с хештегом #яостаюсь.

Президентские выборы назначили на март. Оппозиция надеялась, что недовольство рокировкой приведет к массовому протесту, но никак не могла определиться со стратегией на декабрьские думские выборы. Навальный призывал голосовать за любую партию, кроме «Единой России», Немцов с Каспаровым предлагали разные формы бойкота, а Удальцов с Лимоновым организовали серию маленьких несогласованных акций, планируя таким образом подготовить грандиозный сбор в день выборов. Сначала нацболы и их сторонники выходили на Триумфальную по вторникам. Они поднимали баннер «Выборы без оппозиции — преступление», в воздух взлетали листовки, полицейские врезались в цепь державших плакат, протестующих тащили по тротуарам, на асфальте догорали фаеры. К середине осени добавились сборы у здания Центрального избиркома: однажды туда даже принесли гроб, символизирующий выборы. На одной из таких акций я снова попал в автозак — съемку пришлось обрабатывать и отправлять прямо со скамейки для задержанных.

Четвертого декабря, в день выборов, за Удальцовым на Манежную вышли жалкие десятки протестующих. Вечером на Триумфальной счет сторонников Лимонова шел, может быть, на сотни. Полицейские от скуки даже задержали Наташу, я вцепился в нее, и мы ненадолго оказались в автозаке вместе. Вскоре нас отпустили, и мы успели на акцию антифашистов: они на несколько минут перекрыли Пречистенку, подняв баннер «Вас наебали».

Лимонов уверял: если его митинг хотя бы раз согласуют, он прочитает настолько эффектную речь, что в следующий раз соберет сто тысяч человек. Я сомневался, что он прав, но верил, что своей самоотверженностью активисты смогут привлечь новых сторонников. Весь год я фокусировался на уличных протестах — и не догадался, что самое важное в тот день происходило на избирательных участках.