Михаил Шишкин. «МОИ. Эссе о русской литературе»

Мой Тургенев
Продолжение

Сюжет «Дворянского гнезда» банален настолько, что Иван Гончаров даже обвинил своего коллегу в плагиате. Мелодраматичная история, которая кончается уходом героини в монастырь, могла прийти в голову кому угодно. Читать тургеневский роман из-за сюжета все равно что идти в оперу на «Травиату», чтобы узнать, женится ли Альфред на Виолетте. Тургенев – первый русский писатель, открывший, что и в литературе главное – голос, но сам еще вряд ли понимавший, что именно он сделал для русской прозы. Так Колумб не осознал своего великого открытия и до конца был уверен, что нашел путь в Индию.

Он создал «тургеневский роман». Он дал возможность русскому языку раскрыться, показать то, что уже зрело, но еще было неявно, найти в русской прозе новую тональность – нежности, женственности, душевной чистоты. Рассказ о найденном и тотчас потерянном счастье дышит поэзией. Главный герой его прозы – пейзаж, природа, всегда искренняя, свежая, настоящая. Все его тексты – лиричны, все его произ­ведения – стихотворения в прозе. В тургеневском романе, что бы там ни происходило, уютно. Тургенев поднимает читателя из грубой, циничной реальности в мир благородства, задушевности, возвращает утерянное, искреннее, детское. Дмитрий Мережковский напишет точные слова: «Толстой и Достоевский удивляют и поражают, а Тургенев пленяет».

Уже тогда было отмечено, что тургеневская проза обладает целебными свойствами. Прочитать несколько страниц Тургенева – будто совершить прогулку по весеннему лесу или вдохнуть полной грудью пряный запах летнего жаркого луга. Это чтение облегчает больную душу, как чашка горячего отвара лечебных трав помогает при простуде.

Успех «Дворянского гнезда был» ошеломительный. Читающая публика попала под волшебное обаяние тургеневской прозы. Михаил Салтыков-Щедрин писал: «Я давно не был так потрясен светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа. Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом».

Герой романа, Лаврецкий, вызывал сочувствие, но не восхищение. Он ничем не отличался от других «тургеневских мужчин», нерешительных, боящихся ответственности, пасующих перед действительностью. Снова Тургенев отдавал персонажу свою слабость. Свою силу, свою готовность к самопожертвованию, к истовому служению великому делу он отдал «тургеневской девушке».

Тургеневские девушки решительные, бескомпромиссные, сильные духом. Они не становятся взрослыми женщинами, не выходят замуж, не заботятся о быте, не знают материнства, не воспитывают детей. Их зовет неземное, нездешнее, не от мира сего. Они хотят стать частью чего-то великого, настоящего. Поделиться со своими героинями сокровенным – служением красоте – он не мог. Тургеневские девушки мечтают о других, доступных им высоких идеалах: о Боге или общественном служении. Их мечта – отдаться чьей-то высшей воле, растворить свою личность в каком-то великом деле, которое неизмеримо важнее их земного женского предназначения. Их призвание – не совершить круг земной жизни, а вырваться из него. Ради служения высокому идеалу они готовы принести в жертву своих нерожденных детей и все последующие нерожденные поколения, готовы прервать цепь жизни.

Тургеневские девушки – это, собственно, одна и та же тургеневская девушка, которая кочует из романа в роман. Эта девушка – сам Тургенев.

Реальные тургеневские девушки были другими, не имевшими ничего общего с чернильными персонажами. Реальной тургеневской де­вушкой была та крепостная, которую его мать послала 15-летнему сыну для первой физической близости. Реальной тургеневской девушкой была Авдотья Иванова – другая крепостная, которая родила от молодого барина дочь Пелагею. В письме Полине Виардо Тургенев рассказал: «Это было девять лет назад – я скучал в деревне и обратил внимание на довольно хорошенькую швею, нанятую моей матерью – я ей шепнул два слова – она пришла ко мне – я дал ей денег – а затем уехал – вот и все». Он просил принять дочку на воспитание в семью Виардо – за хорошее содержание – и добавил: «Что касается девочки, то надо, чтобы она совершенно забыла свою мать». Эта дочка дала ему материал для «Аси».

Лаврецкий – проекция жизненного пути Тургенева, если лишить его главного – творчества. Пока он ищет, стремится – интересно каждое движение его души. Научившийся пахать Лаврецкий и успокоившийся на этом, перестает быть интересным, и роман заканчивается. Писатель наносит своему герою coup de grâce, делая его довольным и нашедшим покой.

Лиза уходит в монастырь, отказываясь от земного ради истинного. Ее ждет спасение. Ей отдает Тургенев свою веру в истинное и свой отказ от земного. Его вера – Красота, ее – Бог. Они верят в одно и то же.

*   *   *

В конце жизни в предисловии к собранию сочинений Тургенев напишет: «"Дворянское гнездо" имело самый большой успех, который когда-либо выпал мне на долю. Со времени появления этого романа я стал считаться в числе писателей, заслуживающих внимание публики».

Его юношеская мечта о литературной славе осуществилась. После появления «Дворянского гнезда», по общему мнению, Тургенев не имел равных себе среди современных русских писателей. Еще не были написаны ни «Преступление и наказание», ни «Война и мир». Скипетр и держава русской литературы перешли на несколько лет к Тургеневу. Но испытания славой он не выдержал.

За писателя взялись «прогрессивные» критики, кумиры молодого поколения. При новом царствовании в стране началась «перестройка». Александр II готовил освобождение крестьян и фундаментальные реформы общества. Россия жила социальными вопросами. Эталон претензий к Тургеневу дал вождь революционеров-демократов Нико­лай Чернышевский еще в знаменитой статье «Русский человек на rendez-vous», рецензии на «Асю», трогательную любовную историю: «Бог с ними, с эротическими вопросами, – не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян».

Ему годами внушали, что главное в «Записках охотника» – это критика крепостничества, и он прислушивался. Он помнил наказ своих учителей, прежде всего Белинского: в произведении обязательно должно быть идейное содержание. Властители дум писали о нем, как о социальном писателе, чутко улавливающем запросы общества. Нико­лай Добролюбов, еще один трибун молодой России, объяснял успех Тургенева: «Он быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание, и в своих произведениях неиз­менно обращал внимание на вопрос, уже смутно начинавший волновать общество. Этому чутью автора к живым струнам общества, этому уменью тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство, только еще начинающие проникать в сознание лучших людей, мы приписываем значительную долю того успеха, которым постоянно пользовался г. Тургенев в русской публике». Ему льстили, что он – барометр общественных настроений, и писатель поверил.

Немногие ценители Тургенева уже тогда понимали, что он до­пускает насилие критиков над своим талантом. Его друг литератор Александр Дружинин пытался предотвратить превращение гениаль­ного писателя в актуального беллетриста, живущего злобой дня: «Чуть начинается речь о сущности дарования, всеми признанного и всеми любимого, ошибка садится на ошибку, ложный суд идет за ложным судом. В писателе с незлобной и детской душою ценителя видят сурового карателя общественных заблуждений. В поэтическом наблюдателе зрится им социальный мудрец, простирающий свои объятия к человечеству. Они видят художника-реалиста в пленитель­нeйшем идеалисте и мечтателе, какой когда-либо являлся между нами. Они приветствуют творца объективных созданий в существе, исполненном лиризма и порывистой, неровной субъективности в творчестве».

*   *   *

Тургенев был свободнее и независимее многих писателей, вынужденных бороться с нуждой. Он был обладателем громадного наслед­ства, прекрасно устроенных имений, получал огромные гонорары за свои публикации. Но он не был ни свободным, ни независимым. Он не мог освободиться от себя, от своей зависимости от успеха, от мнения критики, от восхищения публики. Дружинин: «Тургенев был чересчур послушен, чересчур нежен и ласков со своими критиками. Он был не прочь иногда угодить их незаконным требованиям, поддакнуть их рутине, пококетничать с этими строгими сынами Аристарха. По натуре своей, принадлежа к числу людей, наиболее восприимчивых, многосторонних и любящих, он был слишком наклонен к ласковому повинове­нию ласковой критики». Это было предательство себя. Предательство своего дара.

Он хотел нравиться. Он ни на минуту не забывал, что его главными читателями будут критики, знавшие тенденции и уверенно крутившие штурвал общественного мнения. Он стал писать то, что от него ждали. Он действительно стал барометром их «тенденций».

Спустя пять лет после окончания «Рудина» Тургенев добавил в него эпилог, рассказывающий о гибели героя. Это было откликом на статью Добролюбова, в которой критик отметил устарелость этого типа героя для нового этапа в жизни России. Оказавшись непосредственным свидетелем боев в Париже в 1848 году, писатель ненавидел революцию и насилие, но послал теперь Рудина умереть на баррикадах.

Уже в следующем романе «Накануне», опубликованном в 1860 году, тургеневская девушка «исправляется», под именем Елены автор отправляет ее не в монастырь, а в бой. Она влюбляется в болгарина, кото­рый участвует в борьбе за освобождение своей родины от мусульманского ига. Елена в романе жертвует собой ради этой борьбы за высокие идеалы свободы. Это был его первый социальный роман.

Иногда он забывал, что должен изображать «тенденции». И тогда он писал свободно, оставаясь самим собой, певцом чувств, страсти, тоски, нежности. Сразу после «Накануне» из-под пера Тургенева выходит, пожалуй, лучшая его повесть, «Первая любовь» с ее гениальной концовкой, вырвавшейся из своей эпохи в прозу будущего.

Его тянуло писать о том, что вне времени, а его призывали писать о сегодняшнем, преходящем. Он был несравненным мастером в изоб­ражении мимолетных движений души, чутким психологом, его лучшие страницы – всегда гимн жизни со всеми ее светлыми и трагическими сторонами. Свой магический талант он должен был тратить для описания минутных тенденций быстро меняющегося современного общества. Вместо того, чтобы воспевать то, что казалось ему важным – красоту Божьего мира в природе и в человеке, он сочинял вымученные элоквенции либералов и демократов, терявшие свою актуальность уже к моменту опубликования. Его призывали искать и изображать дух времени, отображать реальность, и он послушно, но бестолково гонялся с сачком за реальностью, забыв, что писатель сам создает непреходящую реальность, что написанное им и останется духом его времени.

Теперь критика набросилась на писателя с обвинениями, что в «Накануне» он изобразил иностранца, патриота своей родины, а не русского человека, готового к борьбе за освобождение своего народа. Тургенев стал работать над образом «нигилиста». У него получился Базаров.

*   *   *

Писателю казалось, что ему удалось ухватить искомый «дух времени». Базаров – представитель молодого поколения, пришедшего на смену поколению самого Тургенева. Воинствующий материалист, он отрицает и религию, и все основы привычного человеческого общежития. Его вера – лягушки, которых он с радостью режет без всякой нужды, для удовлетворения собственного любопытства. Религия Базарова – наука, не знающая ни этического, ни эстетического, ни стыда, ни жалости. Не очень понимая, что делать с этим вышедшим из-под пера неуклюжим Големом, Тургенев пропускает его через любовное испытание, которое герой, конечно, с успехом преодолевает, убегая от пышнотелой красавицы Одинцовой, затем автор подгоняет хромающее действие дуэлью и, наконец, убивает персонажа, заразив его трупным ядом, который попадает Базарову в ранку при вскрытии умершего от тифа.

Тургенев был ошеломлен, когда вместо ожидаемых восторгов после выхода романа на него обрушилась критика из «передового» лагеря. Ведь писателю льстило, что «прогрессивная молодежь» считала его своим, а теперь автора обвинили в том, что он создал не портрет «нового человека», а карикатуру. Тургенев был уверен, что написал свой лучший роман, а о нем заговорили, что он исписался. Для молодых страстных борцов с царским режимом Тургенев был уже человеком прошлого.

Писатель старался, но не смог скрыть своего отношения к База­рову. Автор не только не любил своего героя, но вел с ним ожесто­ченную борьбу на страницах романа. Нигилист отрицал то, что было для Тургенева свято – искусство. Прекрасное было его врагом. Базаров не подпускал к себе искусство, боялся этой близости, потому что чувствовал, что враг этот сильнее его, что с этой силой ему было не справиться. В борьбе со своим персонажем Тургенев отстаивал себя, свой идеал, всю свою жизнь. Страх нигилиста перед прекрасным, перед искусством казался писателю его тайной победой. Но настоящей его победой в этом романе были только изображение природы и вели­колепный финал, в котором он описывает боль старых родителей на могиле сына.

Тургенев был глубоко задет реакцией на «Отцов и детей». Из кумира он попал в изгои. Он обиделся на передовых критиков, как ему кажется, предавших его, и порвал с «Современником», журналом, в котором он привык публиковать свои произведения и который пренебрежительно отзывался теперь о Тургеневе как о писателе прошлого, не успевающего отвечать на вызов времени.

С обидой в сердце писатель снова бежал из России. Полина в очередной раз приняла его и уже не отпускала. Виардо больше не пела, голос ушел, теперь они жили на деньги Тургенева. «Судьба не послала мне собственного моего семейства, и я прикрепился, вошел в состав чужой семьи, и случайно выпало, что это семья французская». Ему хотелось, чтобы это была его семья. Каждая из дочерей Виардо получила от него по сто тысяч франков приданого.

Издатели и читатели ждали от него новых романов, и он опять снова и снова проявлял малодушие, идя на поводу у «социальных запросов», стараясь догнать ускользающее время. И «Дым», вышедший в 1867 году, и «Новь», опубликованная в 1877, провалились и у критики, и у читающей публики. Он все не мог смириться с тем, что отстал окончательно, и опять принимался, предавая свой дар, упихивать в романы актуальное «идейное содержание». Ставить вопросы современности – быть вечно вчерашним. Время проходит, новые тенденции истлевают, превращаются в перегной для новейших.

Иногда он приезжал ненадолго в Россию, но ему там было неуютно. Неприятно было встречаться и с критиками, ругавшими его новые романы, и с писателями, завидовавшими его гонорарам. Достоевский зло изобразил Тургенева в виде карикатурного Кармазинова 
в «Бесах». Толстой презирал в нем барство и хотел убить на дуэли. В Европе его никто не собирался обижать, наоборот, перед ним благоговели как перед живым классиком, он сблизился с Гюставом Флобе­ром, Эмилем Золя, Альфонсом Доде. Писатели встречались каждую неделю в ресторане и говорили о литературе. Тургенев достиг всего, о чем мечтал в юности, но счастлив свой судьбой он не был и жаловался в письмах, что доживает жизнь «на краю чужого гнезда». Его все равно тянуло назад. «Я люблю и ненавижу Россию, свою странную, милую, скверную, дорогую родину».

*   *   *

Пришли болезни и старость. Парижская знаменитость, врач Шарко, поставил писателю диагноз – грудная жаба. На самом деле это был рак костей позвоночника. Последние месяцы он неимоверно страдал, не мог ни ходить, ни даже просто стоять, засыпал только с морфием. Ему сделали ненужную операцию, вскрыв брюшную полость, что толь­ко усилило мучения и приблизило неизбежное.

Предчувствуя кончину, Тургенев надиктовал рассказ о юноше, который боялся умереть. «Я помню, что схватил за руку матроса и обещал ему десять тысяч рублей от имени матушки, если ему удастся спасти меня». «Пожар на море» был его последним текстом. Теперь он уже все написал и ждал смерти как освобождения от мучений. Рак разъедал позвоночник. Тургенев испытывал такие страшные, невыносимые боли, что хотел скорее умереть и просил дать ему яд или револьвер.

Всю жизнь презиравший свою слабость, он стал сильным, победив страх смерти. Он больше не боялся главного жизненного испытания, а ждал его. Тургенев отказался причащаться. Он не верил ни в воскрешение Христа, ни в свое собственное. Писатель знал, что его тело сгниет, а красоте не нужно бесконечно жить, чтобы быть вечной, – ей довольно одного мгновенья.

Купить книгу целиком