Редакция БабукИРГ том Х. Разрушение и воскрешение империи
Революционное правительство пытается создать новую, демократическую Россию
Особенностью сверхцентрализованной державы является то, что страна привыкает безоговорочно повиноваться решениям, принятым в столице. Поэтому огромная Россия наблюдала за поразительными петроградскими событиями в ошеломлении, но безо всяких попыток противодействия. В защиту режима царской власти, казалось бы так прочно державшейся, не выступил никто, даже ультрамонархические черносотенные союзы (впрочем, управляемые сверху провластные организации по-настоящему общественными не бывают и собственной политической волей не обладают).
Многие, конечно, растерялись, но преобладали настроения энтузиастические. Все устали от тяжелых испытаний, лишений, военных тревог, все были недовольны властью. Революции происходят, когда потребность в обновлении становится сильнее естественного страха перемен — когда большинством овладевает пресловутое настроение «так жить нельзя». Сколь бы колоссальным ни было терпение привыкшего к трудному существованию народа, на третьем году ужасной войны, невиданных потерь, обнищания, дороговизны оно истощилось. Всем хотелось надеяться на лучшую жизнь.
И новая власть, еще толком не сформировавшись, старалась соответствовать этим чаяниям. На страну посыпались декреты один революционней другого, причем из обоих штабов революции — и от правительства, наскоро созданного Временным комитетом распущенной Думы, и от петроградского Совета.
За две недели Россия стала самой свободной страной на свете.
Были амнистированы все политзаключенные, а уголовникам скостили половину срока. Репрессивные органы прежней власти — Департамент полиции, Жандармский корпус, Охранное отделение — упразднялись, а полиция заменялась народной милицией. Провозглашались свобода слова, печати, союзов и собраний.
Снимались все губернаторы, обязанности которых переходили к земским деятелям. Смертная казнь была отменена. Все нации и религии уравнивались в правах, а еврейская «черта оседлости» отменялась. Женщинам предоставлялось избирательное право. Наконец, заявлялось, что высшим органом власти станет всенародно избранный парламент — Учредительное Собрание, по примеру Assemblée constituante Французской революции. Правительство заявило, что оно «временное» — только до созыва Собрания.
Петроградский совет, опиравшийся прежде всего на революционных солдат, своим «Приказом № 1» исполнил запрос этой шумной и напористой среды: установил революционные отношения в армии. Нижние чины уравнивались в правах с офицерами, старорежимные уставные строгости отменялись, главное же — вместо единоначалия вводилась демократия, власть выборных солдатских комитетов. Формально постановление касалось только петроградского гарнизона, однако новые правила скоро распространились на все вооруженные силы.
Оба органа революционной власти расположились в одном и том же здании, Таврическом дворце, где заседала Дума, только в разных его крыльях: Временный комитет, а затем Временное правительство — в правом, Совет — в левом, и это выглядело символично. Российский орел, лишившись короны, сохранил две головы и два крыла, причем одно забирало вправо, а другое влево.
О феномене Двоевластия, то есть о конфронтации Временного правительства и Советов, написано во всех учебниках истории, однако в самом начале никакой враждебности между этими инстанциями не существовало. Они нуждались друг в друге и вполне ладили между собой.
Странная на первый взгляд конструкция революционной власти объяснялась естественными причинами.
Депутаты Прогрессивного блока, наиболее радикальной части распущенной Думы, обладали в глазах страны какой-никакой легитимностью, символизировали некоторую преемственность государственной системы. Не надо было объяснять всей России, что это за люди и почему они объявили себя «временным правительством». Но думские деятели не имели никаких рычагов для восстановления порядка в столице. Погромы магазинов и винных складов, самопроизвольные расправы, да и просто грабежи при полном отсутствии полиции и какого-либо начальства погрузили Петроград в хаос. Нужно было, чтобы кто-то отправил разбушевавшихся солдат назад в казармы, а рабочих по домам. Сделать это мог только Совет солдатских и рабочих депутатов, пользовавшийся у восставших авторитетом.
При этом руководители Совета, почти исключительно социалисты, популярные среди солдат и рабочих, вовсе не стремились к захвату власти. Согласно марксистской доктрине, которой придерживались социал-демократы (а они составляли большинство), общество должно было сначала пройти через этап буржуазно-демократического развития, «дозреть» до социализма постепенно. Кроме того, петроградский Совет был силен только в столице, у него не существовало никакой организационной структуры для управления огромной страной. У либералов же, каковыми являлись партии Прогрессивного блока (кадеты и октябристы), такая структура имелась в виде земств, местных управ и созданного во время войны «Земгора», мощной общественной организации, ведавшей снабжением армии.
Таким образом, образовался тандем, в котором Совет управлял столицей, а бывшие думцы — страной. Скоро расклад сил начнет меняться: окажется, что руководить страной гораздо труднее и что правительство с этой задачей справиться не может, а Советы постепенно создадут параллельную инфраструктуру власти по всей стране и будут становиться всё более популярными. Это и естественно: критикуя исполнительные органы и при этом ни за что не отвечая, стяжать популярность нетрудно. Тогда и возникнет конфронтация.
Пока же, сразу после падения старого режима, всё выглядело в высшей степени лучезарно. Социалисты обеспечили относительный порядок в Петрограде; либералы, немного поспорив из-за портфелей, 2–3 марта создали Временное правительство, сплошь из депутатов Прогрессивного блока.
Георгий Львов, Павел Милюков, Александр Гучков
Председателем и министром внутренних дел стал руководитель «Земгора», всеми уважаемый Георгий Евгеньевич Львов, кадет. Лидер той же партии, Павел Николаевич Милюков, возглавил министерство иностранных дел, важное прежде всего тем, что оно ведало отношениями с союзниками по Антанте. Военным и морским министром — ключевая должность в условиях войны — назначили октябриста Александра Ивановича Гучкова, считавшегося человеком волевым и энергичным.
Поскольку новая власть собиралась издавать много законодательных актов, призванных изменить всё государственное устройство, особенное значение приобретало министерство юстиции. Возглавить это ведомство пригласили адвоката Александра Федоровича Керенского, который представлялся исключительно удачной кандидатурой: с одной стороны, он был думским депутатом от партии «трудовиков», с другой — товарищем председателя Петроградского Совета, то есть олицетворял собой союз обеих ветвей революционной власти.
Однако никто из либеральных звезд первой величины, столь ярко оппонировавших царскому режиму и, казалось, твердо знавших, куда и как вести Россию, не проявил способностей к управлению. Все они — и князь Львов, и профессор Милюков, и представитель деловых кругов Гучков — в условиях революционного становления (действительно очень непростых) оказались мало на что годны. Львов, по выражению В. Набокова (видного кадета, отца писателя), только «сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи». Милюков руководствовался умозрительными представлениями о «правильности» и совершенно не чувствовал настроений страны. Либеральный государственник Гучков, столкнувшись с революционным хаосом в подведомственной ему армии, сделал резкий поворот вправо — в то самое время, когда общество так же резко смещалось влево. Очень скоро все трое сойдут с политической арены, большой роли в истории они не сыграют.
Иное дело — Керенский, до февраля фигура куда менее известная, но быстро выдвинувшаяся в волатильной ситуации, которая требовала острого общественного чутья и гибкости. Александр Федорович безусловно свой след в истории оставил — правда, неглубокий и довольно извилистый, но яркий. Для того, чтобы разобраться в событийных зигзагах 1917 года, достаточно проследить за маневрами и эволюцией Керенского — он «ловил момент» лучше всех остальных «временных» и, в отличие от Милюкова или Львова, не имел твердой идеологии, так что готов был лавировать и вправо, и влево.
Поразительно, что обе главные фигуры семнадцатого года — Керенский и Ленин — выросли в одном и том же небольшом городе Симбирске. (Владимир Ульянов закончил гимназию, директором которой служил отец будущего главы Временного правительства). Выступая защитником на политических процессах, молодой красноречивый адвокат приобрел известность в обществе, был избран в Думу и возглавил там небольшую фракцию «Трудовой группы». Политическая звезда Керенского взошла в первые же дни февральских беспорядков — когда они еще не переросли в революцию. В Думе он занял самую радикальную позицию и одновременно стал одним из лидеров только что созданного Петросовета, причем перешел из «трудовиков» в эсеры — то есть переместился из либералов в социалисты.
Мемуаристы, активные участники событий — и правые, и левые, и умеренные — как правило поминают Александра Федоровича недобрым словом, обвиняя в вероломстве, интриганстве, властолюбии, позерстве, краснобайстве, слабохарактерности. К этим упрекам следует относиться с осторожностью. Позиция Керенского менялась, потому что всё время менялась ситуация. С теми соратниками и союзниками, кто отставал от хода событий, правителю приходилось расставаться.
Что же касается «позерства», то вообще-то, выражаясь по-современному, речь идет об имидж-мейкерстве, непременном атрибуте публичной политики. В этом плане Керенский, несомненно, был человеком талантливым. Его зажигательные речи при отсутствии реальных инструментов власти являлись чуть ли не единственным средством общественной мобилизации, и тут Керенский совершал истинные чудеса. Перед летним наступлением он проедет вдоль линии фронта, выступая на митингах перед разложившимися военными частями — и сумеет-таки заразить солдат боевым духом.
Ну, а обвинение в «слабохарактерности» означает лишь, что Керенский не хотел проливать реки крови, без чего на очередном витке напряженности удержать власть станет уже невозможно. Она достанется тем, кто крови не боится.
Александр Керенский
Стартовало Временное правительство очень бодро. Противодействия и сопротивления нигде не было. Города бурно приветствовали революцию; в деревнях, как при любой перемене наверху, стали ждать, что наконец дадут землю; в армии солдаты обрадовались «Приказу №1», а офицеры преисполнились надежды, что теперь обновится высшее командование и наладится снабжение.
Союзники по Антанте сразу признали новую власть, получив от нее заверения, что Россия из войны не выйдет.
Правительство обрушило на страну град прекрасных демократических указов (что способствовало росту известности и популярности министра юстиции Керенского), а военный министр Гучков заменил командующих всеми шестью фронтами и назначил на важные посты несколько десятков генералов с хорошей репутацией. Было объявлено, что все сложные вопросы — в том числе главный для крестьянской страны вопрос о земле — решит всенародно избранный парламент, и на этом эйфорический этап революции завершился.
Уже в апреле начала проявляться обратная сторона революции — хаотическая. Британский автор Орландо Файджес нашел формулировку, передающую самую суть произошедшего: «Революцию 1917 года следует понимать как всеобщий кризис устоявшихся авторитетов. Отвергнуто было не только государство, но вообще всё, прежде вызывавшее пиетет: судьи, полиция, учителя, работодатели, помещики, деревенские старосты, отцы семейств, мужья. Революция происходила буквально во всех сферах жизни».
Подорваны были и четыре опоры, на которых издавна стояло российское государство, в результате чего оно сразу же зашаталось.
Вместо «помазанника Божия», за которого полагалось молиться в церкви, в далекой столице правили какие-то неизвестные широкой массе люди, которые к тому же постоянно менялись. Какая уж тут сакральность? По всей стране развернулся процесс образования собственных советов, не признававших никаких других институтов власти.
Ослабление Центра запустило механизм распада колониальной империи. Национальные окраины немедленно заволновались. Польшу к этому времени оккупировали немцы, это был уже «отрезанный ломоть», но теперь потребовала незави-симости Финляндия, в Средней Азии с новой силой вспыхнуло подавленное было антирусское восстание, в Закавказье активизировались националистические движения, в Киеве возник собственный орган власти, Украинская Центральная Рада, где сторонники автономности спорили с «самостийниками», требовавшими полной независимости. Центробежные силы разрывали империю на части, что для адептов «единой и неделимой России» было совершенно неприемлемо.
Деревня, подождав несколько недель, не выйдет ли декрета о земле, и не дождавшись его, уже в апреле взялась за дело сама. Крестьяне повсеместно нападали на помещичьи усадьбы, растаскивали инвентарь, уводили скот, самопроизвольно распахивали землю. При отсутствии полиции остановить этот стихийный процесс было невозможно. Итальянский историк Джузеппе Боффа приводит статистику: в марте было зарегистрировано всего 17 инцидентов с захватом помещичьей собственности, в апреле — 204, в июле — 1122.
Еще интенсивнее хаос ощущался на заводах и фабриках, ведь рабочие были активнее и организованнее крестьян. Повсюду возникали «фабзавкомы», диктовавшие владельцам и директорам свои условия, часто невыполнимые. Постоянно происходили забастовки и беспорядки. Ответом стало массовое закрытие предприятий. Производство падало, росла безработица, что повышало градус напряжения. В рабочей среде росло влияние самых радикальных агитаторов — большевиков.
Острее всего хаотические процессы происходили в вооруженных силах. Идея великой державы, служение которой есть долг и обязанность всех подданных и ради которой почетно пожертвовать жизнью, сменилась идеей свободы — и каждый понимал ее по-своему. Патриотические настроения, и без того сильно истощившиеся, если так можно выразиться, вышли из моды. Зачем погибать и терпеть лишения ради «великой державы», если свобода важнее величия?
Приказ № 1, изданный Петроградским советом, подорвал дисциплину и единоначалие, а это самое страшное, что может произойти с армией. Семь миллионов мобилизованных россиян перестали бояться своих командиров. Большинство солдат и матросов хотели только одного — поскорее вернуться домой.
Вопрос о продолжении войны и стал камнем преткновения, на котором споткнулось первое Временное правительство. Оно не продержалось даже двух месяцев.
Кризис разразился из-за министра иностранных дел Милюкова.
На Западном фронте шли тяжелейшие бои. Союзники России — Франция, Британия и Италия — истекали кровью. Страх перед тем, что революционный Петроград заключит сепаратный мир и Германия с Австро-Венгрией перекинут миллионы солдат на западные театры войны, побуждали Париж, Лондон, Рим, а теперь еще и Вашингтон (к коалиции только что присоединилась Америка) оказывать на Временное правительство постоянное давление. В мемуарах Милюков рассказывает, что в первые же дни дал обещание «свято хранить связывающие нас с другими державами союзы и неуклонно исполнять заключенные с союзниками соглашения». Этой же линии держался он и в дальнейшем, хотя вся страна жаждала только одного: мира.
Проблема российских либералов, типичнейшим представителем которых являлся Павел Николаевич, заключалась в том, что им очень хотелось быть «настоящими европейцами», а в условиях войны это означало — сохранить хорошие отношения с Антантой, заслужить ее уважение и одобрение. Соблюдение союзнических обязательств, по убеждению Милюкова, было долгом порядочности. Но в революции ничего порядочного нет, и того, кто пытается плыть против течения, бурный поток выбрасывает на берег.
18 апреля министр Милюков отправил в Париж и Лондон депешу с уверениями о том, что слухи о сепаратном мире неверны и что в России усиливается «всенародное стремление довести мировую войну до победного конца». Во-первых, это совершенно не соответствовало действительности, а во-вторых (процитирую историка Роберта Сервиса), Милюков «проявил самоуверенную тупость, чрезмерную даже для профессора истории». Содержание ноты стало известно Петросовету, который только искал повода предъявить претензии Временному правительству, и разразилась буря.
Толпы революционных солдат, матросов и рабочих заполонили улицы. Демонстранты требовали отставки не только Милюкова, но и всего правительства.
Петроградским военным округом командовал генерал Корнилов, креатура военного министра Гучкова. Корнилов пользовался популярностью в войсках, имел достаточное количество верных частей и был готов навести порядок с использованием военной силы. Но если бы правительство либералов отдало приказ стрелять, оно перестало бы быть либеральным. Вместо этого князь Львов пошел на уступки: пожертвовал Милюковым и пригласил в правительство представителей Петросовета.
Новый состав кабинета, наскоро сформированного в начале мая, был коалиционный, либерально-социалистический, и тон теперь задавали социалисты, причем на первый план вышел Керенский, получивший портфель военного и морского министра.
На этом красивая «либеральная» фаза революции и закончилась. Теперь всё будет некрасиво — и чем дальше, тем не-красивей. Достигнув высшей точки, свобода превратилась в хаос и была обречена на постепенную деградацию.
Новые правители страны, умеренные социалисты, вовсе не собирались повернуть исторический процесс вспять, но у революции свои законы, с которыми стране предстояло познакомиться.
Непреложный закон всякой революции, произошедшей в стране, где средний класс малочислен или недостаточно силен, заключается в том, что слом прежней государственной машины к созданию демократической системы привести не может. Дело неизбежно заканчивается диктатурой.
В независимом суде, независимой прессе и независимой депутатской власти жизненно заинтересованы предприниматели, самодостаточные производители сельскохозяйственной продукции, образованные профессионалы — одним словом, люди, обладающие собственностью и зависящие от своей деятельности больше, чем от государства. Как мы видели по статистике, в России этот слой населения был немногочислен. Даже в мирное время — скажем, осенью 1905 года, в разгар всеобщей забастовки, или летом 1906 года, в период жесткой конфронтации Думы с правительством — если бы царизм не устоял, смена власти никак не могла бы превратить вчерашнюю самодержавную империю в европейскую демократию. При ослаблении центра сразу начались бы те же самые процессы: национально-освободительное движение в колониях, крестьянские волнения и заводские конфликты. Страна погрузилась бы в хаос и кому-то пришлось бы восстанавливать порядок силой оружия — либо под правым лозунгом «спасения отечества», либо под левым лозунгом «спасения революции». Альтернативой была бы новая Смута, с тотальным распадом страны на регионы, в каждом из которых шла бы борьба за власть.
Тем более благополучный исход (когда мирно выбирают парламент и разрешают все противоречия на его трибуне) был невозможен в 1917 году, в условиях тяжелейшей войны.
