Андрей МакаревичАндрей Макаревич. Рассказы
Дорогие читатели!
Мы продолжаем публиковать рассказы Андрея Макаревича в рубрике Книга с продолжением. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью — вам повезло больше, потому что вы можете купить все книги Андрея Вадимовича Макаревича в нашем Магазине.
Читайте, покупайте, ждем ваши комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Инструменты на стене
Интересно, с каких времен идет традиция оклеивать стены жилья бумажными обоями? Обои в советские времена были все больше веселенькие – в цветочек, и меня это уже в детстве раздражало – не комната а шкафчик для посуды (кстати и посуда сплошь была в золотых и голубых каемочках и цветочках – просто белую найти было невозможно. Сейчас, слава богу, появилась. Неужели непонятно, что тарелка – это окантовка для картины, которую являет из себя само блюдо? Какие, к черту, цветочки?) Причем все было непросто: сначала стенку равняли и штукатурили, потом заклеивали газетами, и уже поверх газет на клейстер, который варили из крахмала, лепили обои вертикальными полосами, стараясь, чтобы рисуночек совпадал. Считалось, что это уютно. Рядом с трубами отопления (а они шли прямо по стенам) клейстер пересыхал, обои отходили, за ними обычно жили клопы.
Между тем если стена у тебя белая (или почти белая, однотонная) – любой предмет, висящий на ней, обретает качество произведения искусства. И мне это очень нравится, я пользуюсь этим всю жизнь.
А еще я безумно люблю музыкальные инструменты – совершенно неважно, умею я на них играть или нет (хотя научиться хочется). В любом музыкальном инструменте уже живет музыка – просто чтобы выпустить ее наружу нужен музыкант. Ну-ка, кто-нибудь видел в своей жизни хоть один некрасивый музыкальный инструмент? Я могу бесконечно любоваться изгибами и золотым мерцанием саксофона, изящным переплетением валторны – свернулась в колечко на солнце! – изысканными обводами скрипки, талиями гитар. Вот ведь интересно – внешнюю форму автомобиля рисует художник, дизайнер. А форма музыкального инструмента продиктована необходимостью, самой природой – эта форма дает звук. А другая не дает. Поэтому красота инструментов не придуманная а истинная, напоминающая нам о том мир тяготеет к гармонии, как бы мы его не уродовали.
Впрочем, это относится не только к музыкальным инструментам. Туполев, кажется, сказал – если самолет некрасивый, он не полетит.
У меня на стене висит множесво музыкальных инструментов – старинные, народные, этнические. Фабричные и самодельные. На каких-то я умею худо-бедно играть, из каких-то могу просто извлекать звуки – это неважно: я провожу пальцами по струнам и слышу голос далеких стран, давно ушедших времен. Я могу заниматься этим бесконечно. Я слышу голос инструмента, и клубок воспоминаний разматывается сам собой.
Вот мандола – инструмент, похожий на мандолину – только у мандолины четыре сдвоенных струны, а у мандолы – шесть. Мы гостим у Миши Барышникова в Нью-Йорке, у него чудесный домик в соснах на берегу Гудзона. Мы – это Юз Алешковский и Леня Ярмольник. Миша показывает нам на видео свой совершенно потрясающий номер – на сцене только он и мощная басовая колонка. Еще маленький микрофон, прикрепленный к левой стороне груди. В тишине мы слышим только удары мишиного сердца. Он начинает танцевать под этот ритм, и ритм начинает убыстряться. И Миша танцует быстрее. И темп растет. На протяжении танца пульс у него учащается от шестидесяти ударов в минуту до ста сорока. Даже сама идея этого номера заслуживает самой высокой награды. А видели бы вы, как он танцует!
Миша идет показывать нам дом, мы спускаемся вниз, заходим в какую-то подсобку, и я практически спотыкаюсь об мандолу – она лежит на полу среди чемоданов, коробок и прочего хлама. Струн на ней нет, дека треснута. Я беру ее в руки и понимаю, что ей лет сто, не меньше. А то и сто пятьдесят (уже с момента этих событий прошло двадцать!) Миша не помнит, откуда она взялась – привез когда-то из Италии. И тут же дарит ее мне – ему она не нужна. Дальше я хожу по дому уже не выпуская ее из рук – я просто не могу. Мы сидим допоздна, выпиваем, мандола лежит у меня на коленях. Миша рассказывает, какая чудесная игра гольф (он ей недавно увлекся). Больше всего ему нравится, что соревнуешься ты прежде всего сам с собой – иди и играй. Верх английского индивидуализма. Он зовет нас утром поехать с ним и посмотреть как это прекрасно. Но утром идет дождь. И Миша едет один. Играть под дождем. Видимо что-то в этом гольфе действительно есть.
Я привез мандолу в Москву и мне ее идеально отреставрировали.
Но если говорить о спасении инструмента, то была история посильнее.
В нашем МАРХИ – Московском Архитектурном институте преподает профессор Степан Христофорович Сатунц. Ему уже много лет, при этом он аристократ, оригинал и даже пижон. Ходит с тросточкой и носит тонкие белогвардейские усики. Большой знаток и любитель музыки – и классической и джазовой. Степан Христфорович ведет курс до тысяча девятьсот восемьдесят пятого года и умирает в возрасте семидесяти пяти лет. Спустя некоторое время мне звонит его вдова. Оказывается, у Сатунца была любимая семиструнная гитара – старинная, богато инкрустированная перламутром. Он любил на ней играть, она висела у него на стене. Сатунц умер, наступило лето, квартира стояла пустая (все уехали на дачу), этажом выше прорвало трубу с горячей водой (откуда летом взялась горячая вода? Бесовщина!) и эта самая горячая вода в течение суток лилась именно на ту стену, на которой висела гитара. В общем, вдова хочет отдать мне все, что от нее осталось, хотя сильно сомневается что это подлежит восстановлению. Разумеется, я еду и забираю останки.(Я не первый раз сталкиваюсь с таким ходом событий: после смерти человека его любимые предметы не хотят оставаться на этом свете без него. Когда умер мой отец – через несколько дней вот так же прорвало трубу в его мастерской и тысячи полторы его великолепных графических работ погибли, спасти удалось ничтожную часть.)
Смотреть на бывшую гитару без слез невозможно: лак сошел, тончайшая дека вздулась и вся пошла трещинами, порожек сорвало, обичайка отклеилась, перламутровая инкрустация почти вся выпала – поди собери теперь эту мозаику. Неужели с этим что-то можно сделать? И я нахожу реставратора, и он творит чудо – он работает полгода и восстанавливает инструмент! Я не понимаю как ему это удалось. Кланяюсь в ноги.
А вот рядом с ней – ну, в общем, тоже гитара. Можно так сказать. Так нарисовал бы гитару четырехлетний мальчик. Представляете? Нет, вряд ли.
Мы с Сашей Розенбаумом и еще тремя друзьями путешествуем на лодке по Пантаналу – это огромное дикое пространство на юге Бразилии. Полгода оно практически покрыто водой, потом вода уходит, оставляя многочисленные реки, речушки, озера и болота. Это царство болотных птиц и кайманов. Мы идем на моторе и постоянно ищем место для ночной стоянки – берега для этого плохо приспособлены: они либо болотистые, либо покрыты непроходимой колючкой. На четвертый день река становится шире, правый берег поднимается, открываются видимые пространства. К обеду наталкиваемся на жизнь: у берега привязана пара лодок, наверху хижина – три стены и крыша, все из тростника. Это школа, сюда сходятся и съезжаются дети со всей округи. Так как округа практически не заселена, детей всего восемь – самого разного возраста. Они внимательно слушают учителя. На доске нарисована корова, и они изучают ее устройство. На стене висит восемь гитар – обычных, фабричных, но – здесь, в этой глуши, вдали от цивилизации! Восемь – по количеству учеников! Вот это да! Местечко чудесное, мы выгружаемся, вступаем в контакт с учителем и детьми – мы ведь еще снимаем кино, Саша берет гитару и начинает на ней наигрывать – он уже давно не держал в руках гитары, а сам все время что-то сочиняет (и заставляет меня). В этот момент к берегу пристает еще одна лодка. Какое скопление народа! В лодке необыкновенно колоритный мужичок – возраст его не поддается определению, волосы кучерявы, часть передних зубов отсутствует, но это его совершенно не смущает – он дерзок и лукав. В руках у него – в общем это явно самодельный инструмент, прообразом которого была гитара. На лицах школьного учителя и наших проводников радостное оживление. Оказывается, это местный бард, весьма известная в этих краях личность. Он сочиняет и поет песенки – в основном про взаимоотношения с девушками. Его тут же усаживают, он принимается петь, все четыре местных слушателя смеются, один достает блокнотик и записывает слова. Судя по реакции, песни про девушек веселые и бесстыжие. Потом он просит спеть Сашу – у того гитара до сих пор в руках. Саша поет, Винсенто (так зовут барда, здесь каждый второй – Винсенто) очень впечатлен. Он явно не ожидал, что этот небритый путешественник окажется музыкантом. Саша выказывает восхищение винсентиным пением и инструментом, и Винсенто дарит ему свою гитару. Днем спустя, видя мои глаза (я не специально, честное слово!) Саша передаривает ее мне.
Гитара Винсенто представляет из себя настоящее произведение первобытного искусства. Она выдолблена из одного куска пальмы – и корпус и гриф. Из второго куска вырезана дека. Колки тоже деревянные, их, как и струн, пять. Струны сделаны из толстой рыболовной лески, из нее же на грифе намотаны три лада. Хозяину хватало. Он очень лихо на ней играл. Все его песни состояли из двух, изредка трех аккордов, но разве дело в количестве аккордов? Джон Леннон всю жизнь мечтал написать песню на одном аккорде. В дороге гитара расстроилась, и мне уже не удалось восстановить строй, которым пользовался Винсенто.
В Москве гитара первым делом рассохлась и начала разваливаться. Пришлось нести ее к тому же реставратору. Мы спасли ее.
А вот чуть ниже – домбра: профессиональная, думаю, недешевая, очень хорошо звучащая. Девяностые годы, у "Машины" концерт в Элисте (кажется, впервые) и после концерта сам Кирсан Илюмжинов приглашает нас на ужин. Все не просто так – за нами заезжает целая колонна черных машин с сиренами и мигалками, нас сажают в самую длинную, и весь кортеж, не переставая завывать и мигать, на бешеной скорости выезжает из города. Совершенно сюрреалистическая картина: ночь, огромная полная луна, бескрайняя ровная как футбольное поле степь от горизонта до горизонта, идеально прямая дорога, уходящая в бесконечность, и по ней летит кавалькада "ЗИЛ"ов и "Мерседесов", непонятно кому сигналя и мигая. Минут через сорок на горизонте появляется зарево, и скоро мы подъезжаем к месту назначения – посреди степи стоят шатры, горят огромные костры, жарятся бараны. Я выхожу из машины и меня буквально сшибает с ног сумасшедший запах полыни – вся степь покрыта именно ей и, видимо, она цветет. Чтобы вы понимали степень силы ароматического удара, я скажу, что я сорвал там несколько веточек, привез их в Москву и положил в кухне на буфет. И на протяжении полугода каждый, входивший в мой дом, шумно вдыхал воздух, закатывал глаза и говорил: "Как же у тебя здорово пахнет! Что это?" Так вот это было бледное отражение эха того могучего аромата, который стоял той ночью в степи. Ни до, ни после я ничего подобного не испытывал.
В общем, был праздник. Со всем соблюдением восточных традиций. И Илюмжинов подарил мне домбру – национальный струнный инструмент – треугольный корпус, длинный тонкий гриф, две струны. Мы ехали обратно под утро объевшиеся, пьяненькие и счастливые. Я держал домбру в руках и пытался воссоздать на ней калмыцкую ритмику. У меня, скажем так, не очень получалось. Сидевший рядом со мной местный молодой парень смотрел на меня с сочуствием. "Может, ты умеешь?" – спросил я и протянул ему инструмент. Он молча принял его и вдруг выдал нечто невообразимое – так играют на домбре виртуозы. Это особый, сложный ритмический бой, когда часть ударов приходится по струнам, а часть попадает еще по деке – кто слышал, тот поймет. Я был ошарашен. На мой вопрос – чем он занимается? – парень смущенно сказал: "А, министр культуры".
А ведь я не рассказал еще про волшебный инструмент из Камбоджи – имя его звучит примерно как "темпанг донгвей", про ситар из Катманду, про маленький укулеле с корпусом из панциря броненосца – я купил его у индейца в Эквадоре, и он обладает поразительно звонким звуком. Ну, да всего не расскажешь.
Всякий раз, когда я везу домой очередной инструмент, я отчетливо понимаю, что вот его вешать будет уже точно некуда – стена не резиновая. И всякий раз инструменты-хозяева чуть-чуть раздвигаются – и вот место для новенького. И похоже, они будут делать это еще много раз.
Книги Андрея Макаревича:
Короткие истории #1. Рассказы
Короткие истории #2. Рассказы и сказки
Длинные истории #1. Повести "Сам овца" и "Евино яблоко"
Длинные истории #2. Повести "Все очень просто", "Вначале был звук" и "Дом"
Длинные истории #3. Повесть "Записки иноагента"
Мужские истории #1. Мужская кулинария
