Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 24. «Доширак» и дорога в ЦИК.
Продолжение

Меня продолжала прессовать пропаганда — глава Следственного комитета даже написал под псевдонимом стихотворение «Другой фотограф нужен Лехе». Но куда обидней было, что мне доставалось и с другой стороны: штаб Навального все чаще показывал свое недовольство.

Как-то, увидев посреди большой съемки кадр с неудачной гримасой, Навальный передал через Киру, что кампания больше не будет со мной работать, если я его выложу. Фотография не нравилась и мне самому, но я начал прикидывать, не добавить ли ее в публикацию, настолько резким был тон Алексея. Я понимал, что не могу позволить себе уступить эту границу, — но он успел извиниться раньше, чем я принял решение.

Иногда более парадных кадров от меня требовал сам Навальный, еще чаще Кира. Я совершенно не понимал, чего они хотят: я снимал то, что видел, не пытаясь это как-то намеренно очернить или приукрасить.

Просыпаясь в редкие дни без поездок, я читал новую порцию лжи от пропагандистов в телеграме, а потом переключался на очередную порцию недовольства от сотрудников Навального. К старым претензиям про некрасивые фотографии добавилась новая: что я постоянно снимаю Алексея одного, хотя он «окружен командой».

Я старался искать поддержку у друзей и коллег. Ваня Колпаков, ставший к тому моменту главредом «Медузы», в один из приездов в Москву утешал меня в долгой беседе, доказывая, насколько важен проект. Легендарный Земляниченко, как мне рассказали, перед одной из портретных съемок приговаривал: «Нужно, чтоб было не хуже, чем у Фельдмана».

Ближе к концу осени проблема отпала: поездки становились все сложнее из-за давления властей, и вместо прилизанных картинок со сцены штабу снова стали нужны настоящие репортажные фотографии.

В Иркутске власти пятьдесят раз отказали штабу в согласовании, и Навальному пришлось выступать на складе мебельного магазина: это была частная земля, принадлежащая стороннику оппозиционера. По дороге в Курск полиция остановила наш микроавтобус на шоссе — разговор закончился тем, что постовые попросили у Навального автограф. Приехав, политик выступал под жутким ливнем на пустыре — сверху, над холмом, светились окна домов, а люди у сцены, подсвеченные синими прожекторами, обступали огромные лужи. В Тамбове митинг провели на парковке у торгового центра.

По пути туда мы, как часто случалось, рьяно спорили с Алексеем о политике и журналистике. Я водил пальцем по запотевшему стеклу, пытаясь рисовать какие-то графики, чтобы доказать: «Медуза» и другие новые медиа, вырастающие под все увеличивающимся давлением Кремля, куда чище и поэтому сильнее той журналистики, что была в России в нулевых.

Толчок таким дискуссиям всегда давали мечты о том, что будет после конца путинизма: Навальный доказывал, что лишать пропагандистов права на профессию должно будет новое государство, а я убеждал его, что это внутрицеховое дело и молодое поколение журналистов способно очистить индустрию самостоятельно.

Алексея в этих спорах было невозможно победить — он упорно отказывался соглашаться с любыми моими тезисами. Впрочем, и у меня выработались свои приемы. Когда Алексей или его команда начинали выпытывать у меня, за кого я проголосую, я каждый раз обещал поддержать Ксению Собчак — в рамках очевидного договорняка с властью тележурналистка осенью объявила о выдвижении.

В Кемерово митинг согласовали на самой окраине. Мы долго тащились по пробкам на такси и приехали на место уже в темноте. Особенно яркий свет со сцены выхватывал детали, как вспышка. Я заметил радужную ленточку на рюкзаке крошечной девушки, волонтерившей для штаба, — могла ли она надеть ее в суровом городе где-то еще, кроме как на таком собрании?

Привыкнув к прожекторам, я увидел, что сцена втиснута между двумя потертыми пятиэтажками, а все пространство перед ней забито людьми. Я побежал по подъездам, пытаясь найти квартиру на этаже повыше. Почему-то мне было боязно заходить в дома одному, и на всякий случай я взял с собой Илью Пахомова. Это оказалось лишним: меня пустили в каждую квартиру, куда я звонил, а в последней даже обиделись, когда я в спешке отказался выпить чаю.

Самым напряженным на этот раз оказался митинг в Смоленске: в начале группа молодых людей в трениках сцепилась с волонтерами штаба и полицией, пытаясь прорваться на сцену. Их возглавлял ректор местной физкультурной академии, известный единоросс. После стычки его вынесло на сцену из толпы, и Навальный, как всегда, предложил дебаты.

Ректор, как выяснилось, был обижен на оппозиционера за старое расследование о коррупции при закупках. С интонацией мэра Горгорода он перечислял достижения своей партии:

— В городе построена материально-техническая база, бассейн пятидесятиметровый, легкоатлетический манеж, ледовая арена, жилье для преподавателей…

Единоросс сам себя накручивал и не давал Навальному ответить, повторяя раз за разом, что «на этой героической земле, политой кровью» не хочет слушать «этот бред». Через четыре года его арестовали за хищения из бюджета академии.

Перелет, митинг, пять часов в машине, три часа сна в гостинице, перелет, завтрак во время пересадки, перелет, митинг, перелет. Мои надежды, что график станет помягче, когда кампания сосредоточится на европейской части России, не оправдались: из-за сложностей с согласованием наши дни выглядели все так же. Я все чаще снимал необычные места и позы, в которых спит Навальный, — и постоянно фотографировал его на фоне полуразрушенных зданий.

Бедность было сложно не заметить, и Навальный митинг за митингом говорил про нищету и бесперспективность:
— Мы живем в стране, в которой модель удачной жизни — сбежать отсюда, уехать! Для вас самих надежда получать побольше связана с этим. Либо мы это решаем, либо мы в буквальном смысле вымрем.

Несмотря на недосып, голод и холод, Навальный умудрялся постоянно говорить афоризмами — например, на лету придумал оборот «прекрасная Россия будущего». Под аплодисменты он обещал бороться с коррупцией, покончить с призывом в армию, остановить интернет-цензуру. Алексея спрашивали про транзит власти, и он говорил, что гарантирует Путину неприкосновенность. Но эти тезисы относились к условному будущему после победы, а реальным содержанием кампании была борьба за право вообще заниматься политикой.

Чем более явной была перспектива нерегистрации на выборах, тем мрачнее делалось настроение в штабе. Самым пессимистичным в те дни стал Леонид Волков. В октябре он отбыл двадцать суток в нижегородском спецприемнике, объявив голодовку. А в ноябре, после рождения сына, начал готовиться к тюремному сроку в несколько лет: он был уверен, что Навальному откажут в регистрации, а всю их команду сразу после этого начнут сажать.

Каждая летучка федерального штаба — стикеры на огромных белых досках, пуфики, вспышки хохота — заканчивалась «политинформацией» от Алексея. Он пытался вдохновить молодых сотрудников, но это было все более сложной задачей. В начале декабря Волкова посадили на тридцать суток, а очередную серию митингов никак не удавалось согласовать. Казалось, что кампания выдыхается — и тут новая порция проблем неожиданно придала ей мощный импульс.

Все началось в Саратове. Команде Навального удалось найти лазейку в городском законе: в местном гайд-парке, на специальной площадке для протестов, можно было выступать без согласования. Штаб все же решил действовать аккуратно и уведомил власти — и те спешно устроили на том же месте концерт военных песен. Построить сцену так и не дали, а технику арестовали.

Навальный приехал на место уже затемно. Было слышно, что вокруг стоят сотни человек. Алексей зарядил: «Са! Ра! Тов!», но улица быстро это переиначила: «На! Валь! Ный!» Мрак разрезали лишь яркие лампы телеоператоров. Навальный уперся в ограждение перед сценой, попытался спорить с ветераном — организатором концерта, а потом махнул: уходим! Сотни людей потянулись за ним.

Было все так же темно, вокруг мелькали полицейские, я старался пробираться через толпу и сугробы, не отставая от Алексея. Через несколько минут справа показалась детская площадка — горка, припорошенные снегом разноцветные башенки, мостики между ними. Навальный свернул туда, вскарабкался по лесенке и заорал, срывая голос:

— Как видите, ваши власти считают, что я не имею права здесь выступать, а вы не имеете права меня пригласить! Когда я отсюда упаду, будет очень смешно…

В каждом городе у штаба был наготове огромный мегафон, и теперь под общий рев его передали Навальному. Казалось, что он только и мечтал о такой спонтанности. Вокруг детской башенки собрались сотни человек, а я ползал по горкам, пытаясь найти ракурс, чтобы уместить и толпу, и необычные подмостки, и яростные жесты Алексея.

Через день, в Самаре, Навальный должен был митинговать у дома культуры. Власти арестовали сцену и споро устроили в здании чемпионат по танцу живота. Они даже особо не скрывали, что придумали это, чтобы помешать оппозиции: пространство перед ДК заставили автобусами «для участников чемпионата», а у входа установили огромные колонки, чтобы транслировать наружу звук из зала.

Когда Навальный приехал на площадь, там были тысячи человек и гремела восточная музыка. Алексей протиснулся ко входу, обошел колонки и вручную выдернул из них силовые шнуры. Кто-то дал ему мегафон — и он взгромоздился на одну из обесточенных колонок:

— Это наш танец живота, правильно?!
— Мы здесь власть! — отвечали ему явно впечатленные люди внизу.

На заполненную людьми площадь спускались сумерки, и я повис на толстенной колонне фасада рядом с Навальным.

— Я хочу сделать так, чтобы кандидат зависел от народа. Чтобы, если ты не приехал в Самару и не выступил, хренушки тебя изберут. Так должно быть устроено?!

Через день, на очередной летучке, Алексей светился.

— Сколько нам принес арест Волкова? Четыре миллиона? Леонид какой молодец. Я сразу сказал, если он не принесет нам полтора, мы попросим ему добавить срок!

Это было очевидное для всех в штабе уравнение: успех кампании неизбежно приводил к новым арестам собравшихся на летучке, но аресты, в свою очередь, помогали привлекать внимание и накапливать ресурсы. Навальный так об этом и рассуждал.

— Мы политическое давление развили до такой степени, что они уже никаким другим образом не могут с нами справиться, кроме как закрывая людей. Думаю, что после Самары они все там прыгают до потолка. Их очень сильно это тревожит! Важно, чтобы у нас тут ничего не сломалось, даже с летучками, на которых… меньше народу, чем обычно.