Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана  «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 18. Звуки выстрелов в Зоне Завтрака 

Продолжение

Пока Миллер писал текст про пленных, я решил попасть в самое опасное место в Донецке — одинокую девятиэтажку напротив аэропорта. Дом, торчащий посреди частного сектора, стал важной высотой для сепаратистов — оттуда постоянно стреляли по украинским позициям. Заправляли там максимально непохожие друг на друга бойцы с позывными Гиви и Моторола.

Гиви, высокий черноволосый грузин, был родом из Иловайска, в молодости служил в украинской армии, потом работал промышленным альпинистом и начал воевать на стороне сепаратистов во время майских боев за Славянск. Известность он обрел случайно: в августе российская пропаганда стала цитировать его как командира артиллеристов. Моторола, низенький рыжеватый гопник, родился в России, работал на автомойке и получил в Ростове условный срок за угон. В Украине он оказался еще до начала войны: в марте он участвовал в хаотичных харьковских стычках, возможно, спровоцированных Россией. В Славянске он был уже одним из командиров сепаратистских сил, одновременно снимая бои на налобную камеру. Эти видео с удовольствием покупал LifeNews, и Моторола быстро стал героем пропаганды.

За пару недель до меня Паша Каныгин благополучно съездил к девятиэтажке, поэтому я легко достал контакт и не ждал подвоха, набирая номер после унылого гостиничного завтрака.

— Алло, это Гиви.
— Здравствуйте, это Евгений Фельдман, я фотограф из Москвы, из «Новой газеты». Я сейчас в Донецке, можно к вам приехать в район аэропорта, поснимать с ваших позиций?

В трубке что-то зашуршало, и через полминуты раздался голос Моторолы:

— Из «Новой»? Был у нас тут один ваш. Приедешь к нам — тут и останешься. Мы тебя расстреляем, понял?

Я промямлил, что работаю сам по себе, независимо от наших пишущих, но Моторола рявкнул: «Ну ты понял?!» — и бросил трубку. Я побелел. Человек в семи километрах от меня угрожал мне расстрелом. Вокруг были люди, считав-шие его героем. Как себя обезопасить? Первым делом я рассказал про этот диалог всем журналистам, до которых мог дотянуться: Муратову и Наташе в Москве, Миллеру и Илье Барабанову в Донецке. Чтобы не нарваться на неудачную встречу, я решил перестраховаться и посидеть денек в гостинице. В конце концов, в ДНР назревали выборы, успокаивал я себя, и вряд ли в эти дни мне грозит опасность — никому не нужен скандал. Дня должно было хватить.

Когда за окном стемнело, у меня зазвонил телефон. На экране высветился незнакомый украинский номер. Я поднес трубку к уху и услышал шумное дыхание, а потом голос с грузинским акцентом:

— Евгений? Это Гиви. Ты же в «Рамаде» живешь? Спускайся в лобби, поговорим.

Я обмер. Что делать? Надо тянуть время и попытаться кого-нибудь предупредить.

— Слушайте, я сплю уже, давайте завтра?
— Спускайся!

Выбора не было. Надо спасаться. Я выскочил из номера и побежал по коридору в сторону лестницы, подальше от ставшего опасным лифта. Телефон зазвонил снова.

— Евгений, ну ты где?

На фоне внезапно кто-то заржал. Потом захохотал и голос в трубке. Это был знакомый смех. Барабанов! Узнав о моем утреннем разговоре, он жестоко отомстил мне за крымский розыгрыш с портретом Линкольна.

Я решил держаться от военных подальше и вместо многоэтажки поехать на какую-нибудь шахту, поснимать быт рабочих. Утром я быстро согласовал съемку и уже прикидывал, как защитить камеру от угольной пыли, — но днем выяснилось, что в забое выросла концентрация газа и вниз меня не пустят.

Зато я увидел, как шахтеры готовятся к смене, получая под роспись какие-то аппараты, а потом попал в автобус, который вез их к спуску. В салоне висело сосредоточенное молчание. Какое-то время я фотографировал станцию погрузки угля, а потом автобус вернул к станции поднявшуюся смену, будто совсем других людей — черных от пыли, но радостно гогочущих.

Вместе со мной на шахту пустили швейцарских телевизионщиков, и после съемки для нас накрыли фуршет. Я понимал, что это целое событие на полунищем предприятии, и отказы-ваться было неловко. Кто-то из хозяев провозгласил тост за женщин, коллеги начали выпивать, швейцарская журналистка с недоумением смотрела на тарелки перед собой. Администратор шахты решила ее выручить:

— Это! Че! Бу! Рек!

Оля отдельно настаивала, чтобы я поснимал для книги повседневную жизнь Донецка, застрявшего в новой реальности:

— Просто погуляй по городу, присмотрись к жителям. Представь, что ты сам местный и хочешь провести выходной как обычно. Будто нет этой войны, нет страха, нет бомбоубежищ, ничего нет.

У фотографа, который снимает повседневную жизнь города, есть два пути: или снимать очень быстро, не давая окружающим времени заметить камеру, — или, наоборот, не торопиться и торчать на одном месте, чтобы стать привычной частью пейзажа. В Донецке в те дни сильно стреляли, я постоянно слышал то грохот гаубиц, то работу систем залпового огня — поэтому снимать я поехал в каске и бронике. Двигаться быстро в них не выходило, а слиться с фоном было трудно, и на каждую сцену я тратил по часу.

Парни играли в футбол на школьном дворе, и штанги ворот, хоть и поблекшие, все еще были желто-синими, а рядом рабочие перекладывали взорванную крышу и на стенах виднелись следы осколков. На увешанной рекламой пива автобусной остановке собрались люди: продавщица вышла покурить, на доску объявлений оперся мужчина с велосипедом, рядом парень в кожаной куртке продавал с лотка сигареты. Несколькими днями раньше на этом месте пьяные солдаты до потери сознания избили случайных прохожих и бойцов другого подразделения. Бабушки у подъезда посреди разговора замирали, повернувшись в сторону квартир, раскуроченных ракетой.

Я шел дворами, пытаясь выцепить что-нибудь уникальное в столкновении повседневности и гремящей над районом войны. На одной из улиц девочка тянула маму за руку: «А когда закончится война, мы поедем в „Макдональдс“?» В Донецке было три «Мака», но все закрылись с началом боев.

За очередным домом показался гигантский американский флаг. Абсолютно все в Донецке говорило о том, что это невозможно — но на меня смотрела стена ночного клуба «Голливуд». Перед рекламным стендом у входа («Бас-сейн, сауна, бильярд, ресторан») на кресле восседал солдат в камуфляже. Оказалось, что сепа-ратисты заняли «вражеский» клуб под комендатуру района. Выпросив внутри разрешение поснимать фасад, я минут двадцать стоял рядом с солдатом, делая вид, что снимаю что угодно, кроме него самого, — пока он наконец не отвлекся, а у меня не получился кадр.

На следующий день в Донецке прошли выборы. Было холодно, и на праздничный митинг почти никто не пришел. Я все равно решил поехать на центральную площадь — и не пожалел: не откладывая калашниковых, там танцевали пьяные солдаты. Едва я начал снимать, кто-то из старших бойцов подошел и велел перестать. Поломавшись для вида, я отошел, — но потом, когда танцы разгорелись, не сдержался и снял другого солдата, танцующего смесь твиста и яблочка.

Сделав кадр, я сразу двинул в гостиницу: наутро я отправлялся в Москву, и подставиться было бы очень глупо. У дверей гостиницы мое такси уперлось в группу людей с автоматами. Кто-то из них сказал: «Он!» — и лишь через несколько секунд я понял, что они двинулись не в мою сторону. Всю ночь я ждал, что кто-то вломится ко мне в номер — Гиви, танцевавшие солдаты, кто угодно. А утром уехал домой.

В прихожей нашей квартиры было огромное зеркало, и мы с Наташей купили стирающиеся фломастеры, чтобы оставлять на нем друг другу записки. Теперь там было выведено «Врозь-тур» — и список городов с датами. Альбом становился реальностью.

Краудфандинговая кампания оказалась необычайно успешной, я собрал больше миллиона рублей; мастер по печати, мужчина в засаленном комбинезоне, полистал тестовый экземпляр и попросил отложить ему пять книг из тиража; люди со всего мира писали мне слова поддержки. Я так утонул в работе над альбомом, что не дал себе ощутить всю невероятность этой ситуации. Даже когда книга вышла, я целыми днями только и делал, что таскал тяжеленные пачки.

Так я встретил и рассвет в день годовщины Майдана: украинские пограничники сняли меня с поезда, и я волочил по перрону два неподъемных чемодана с альбомами. Все утро меня держали в ледяном предбаннике на станции и пустили в страну, лишь когда я дозвонился до знакомых чиновников. Тем же вечером я устроил первую выдачу — в кафе, через которое во время революции заходил в свою комнатку. Кто-то пришел с ребенком и сказал, что будет по книге рассказывать историю своей страны; случайные очевидцы выстроились в очередь, чтобы купить альбом; среди заказавших был парень, чей отец первым погиб во время февральской уличной войны, и солдат, выбравшийся из котла в Иловайске.

В России и Беларуси было сложнее: питерскую презентацию чуть не сорвали угрозами, а в Минске в зале оказался провокатор, которого все же зашикали мои друзья. Я пытался устроить продажи альбома в российских книжных, но закупщики менялись в лице, увидев обложку, и недоуменно спрашивали, как такое вообще удалось издать.

Перед Новым годом, 26 декабря, украинская армия и сепаратисты обменялись пленными. Среди попавших домой были и те, кого я снимал на принудительных работах в Иловайске. Я сразу пролистал список имен и запрыгал от радости, найдя там Руслана Тынкалюка.

Уже через несколько дней он вернулся домой: его встречали всем селом, а потом он спал, и спал, и спал. Через месяц мы увиделись в Киеве. В кафе на майдане нам досталось место прямо у окна, и Руслан вжался в угол, отвечая очень тихо, будто прячась от меня и людей на улице. Меня раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, вот он, человек, которого я действительно спас, с другой — все его злоключения случились из-за моей страны. Внутри зудел самый страшный вопрос — о цене нашего разговора в Иловайске, — но я никак не решался его задать.

Мы быстро перешли на «ты». Руслан рассказал, что вновь собирается на фронт. Я начал спрашивать, работает ли он с психологом, но солдат лишь отмахнулся. Наконец он сам заговорил про Иловайск — сказал, что местные жители в первый месяц плевали пленным вслед, а в недели перед обменом стали приносить воду. Я собрался с духом:

— Скажи, а тебя били за то, что ты рассказал нам правду?
— Немножко побили, конечно. Зато теперь я дома.

«Мечтатели против космонавтов»

электронная книга
аудиокнига
бумажная книга
бумажная книга с автографом автора