Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 16. Распятый мальчик

Продолжение

На главной площади раздавали еду и воду из нескольких машин. Люди получали кому что достанется: одним — макароны, другим — соленые помидоры, третьим — сало в банках. Горожане нервно реагировали на мою камеру, кто-то даже проворчал: «Пытаетесь нас перед Путиным плохо выставить!»

Я же сходил с ума от жары и жажды. Все магазины были закрыты, а брать гуманитарную помощь мне было неловко. Выяснилось, что переночевать я смогу только в Краматорске, и доехать туда надо было засветло. Мобильная сеть работала с перебоями — я не мог дозвониться до житомирского главы, увезшего мои вещи.

К вечеру мы с ним все же связались, и он сквозь помехи сказал ехать к санаторию на окраине города. Я высадился у запертых ворот. Вокруг было дикое поле. Наматывая круги у входа, я прикидывал, что мне делать дальше без вещей, где ночевать и как заряжать камеру. Каждые несколько минут я набирал номер житомирца, но ничего не мог разобрать сквозь странный грохот.

Вдруг похожий шум раздался с соседней дороги. Через минуту вдали показалась пара БТРов — на броне, сверху, сидели житомирские бойцы и глава их области. Первая машина остановилась прямо передо мной. Распахнулся боковой люк, и невидимые мне солдаты высунули наружу мою сумку. Я успел лишь подумать об удивительном совпадении: размер чемодана почти идеально совпадал с размером отверстия в бронемашине.

В попутке до Краматорска мне отдали лишнюю пятилитровую баклажку ледяной воды. День, когда все пошло не так, был доверху наполнен везением.

Краматорск пострадал меньше Славянска: его почти не затронули обстрелы, а уличные бои вспыхивали лишь несколько раз. Теперь город возвращался к обычной жизни. Следы войны — перевернутая сожженная машина, воронки от снарядов, сгоревшая бронетехника, бетонная баррикада — постепенно исчезали. Везде заделывали пробоины или выкидывали поломанные вещи, а по улицам сновали люди с кирпичами и ведрами цемента.

Солдаты тоже старались поддерживать это спокойствие. Пьянчужку, который пристал к полицейским с речью о том, что управлять городом должна Россия, прогнали подчеркнуто вежливо — как и подвыпившего мужчину, который через час там же стал проситься в украинскую армию.

Стоило мне ответить кому-то в очереди за водой, что я журналист из России, как меня начали гнать: «Ваши про нас уже наснимали». Вечером ко мне в гостиницу даже пришла с обыском пара вооруженных солдат.

Впрочем, моей главной проблемой стало отсутствие еды. В городе дали свет, но у меня в гостиничном номере не было даже чайника. Все кафе были закрыты. В первом найденном продуктовом магазине продавалась только замороженная еда вроде пельменей, но мне было негде ее готовить. В центре оставался еще один магазин — открытый! — и в нем нашлись пара йогуртов и колбаса. На обратном пути в гостиницу я обнаружил в сумке для объективов шесть завалившихся вглубь эмэндэмсинок.

Так продолжалось несколько дней. Я изнывал на жаре и не мог думать ни о чем, кроме еды. Я присылал Наташе рецепты того, что хочу поесть, вернувшись, — а в номере глотал недоразмороженные крабовые палочки, найденные в магазине.
А на четвертый день недалеко от гостиницы открылась пиццерия.

Целую неделю я шатался один по городам, из которых только-только ушла война. Ее следы были везде: на асфальте, разбитом бронетехникой, на земле, разорванной снарядами, на обугленных стенах домов, отражающихся в осколках стекла.

По этим следам легко было восстановить события. Вот отпечатки гусениц в застывшей грязи у многоэтажки на холме — это сепаратисты пригоняли самоходный миномет и стреляли в сторону украинских позиций на Карачуне. Вот место за домом, где потом прятали этот миномет. А вот дыры с обеих сторон здания, оставленные снарядами — там украинскими, а тут стрелковскими.

Несколько зданий в городе пострадали сильнее прочих: там обрушились целые подъезды, и бетонные плиты перекрытий висели на остатках арматуры. Возле одного дома, причитая, стояли бабушки в платьях в цветочек. Во дворе школы неподалеку собирал в совок осколки стекол человек в желто-синем спортивном костюме. В одном из кабинетов на доске было выведено мелом: «Мы выжили!»

Я ездил по окрестным городам и селам, снимая оставленные окопы, взорванные мосты, разрушенные подъезды многоэтажек. В одиночестве я размышлял о преступлениях и ошибках на войне. Россия сделала все, чтобы эта бойня случилась, — но часть гражданских погибала от украинских снарядов. Если войну разожгла одна сторона, можно ли винить другую за отдельный неточный выстрел? Я решил, что постараюсь в своих репортажах фокусироваться на том, через что проходят мирные жители, а не на солдатах.

После того как отряд Стрелкова отошел в Донецк, боевые действия переместились на дальнюю от меня сторону Донбасса: украинские войска продвигались по узкой полосе вдоль границы с Россией, пытаясь отсечь сепаратистов от поставок оружия. Какое-то время я прикидывал, не дернуть ли через линию фронта, чтобы оказаться поближе к главным событиям, — и тут меня выручила российская пропаганда.

— Разум отказывается понять, как подобное вообще возможно в наши дни в центре Европы, — строгим, но дрожащим голосом говорил ведущий Первого канала. В кадре появилась светловолосая женщина с худым лицом. Она рассказала, как украинские войска входили в Славянск:

— На площади собрали женщин, потому что мужиков больше нет. Женщины, девочки, старики. Взяли ребенка трех лет, мальчика маленького, в трусиках, в футболке, как Иисуса, на доску объявлений прибили. Один прибивал, двое держали. И это все на маминых глазах. Маму держали.

Оператор старательно перемежал крупные планы перебивками: вот в палатке беженцев раскиданы игрушки, а вот драматично кивает слушающая женщину корреспондентка.

Репортаж сразу завирусился в интернете — было ясно, что даже по меркам пропаганды это одновременно и сенсация, и ляп. Навальный из-под домашнего ареста посвятил ему отдельный пост, призвав журналистов разоблачить ложь Первого. Поначалу я от этой идеи отмахнулся — непонятно, как можно доказать отсутствие чего-то, — а потом меня осенило.

На площади, где якобы распяли мальчика, стояли десятки лавочек, и теперь там расслабленно сидели горожане. Света в городе все еще не было, так что жители не могли знать о репортаже пропагандистов. Я мог прямо на месте «события» поговорить с десятками людей, чья память не искажена российскими телеканалами.

Я решил записать ответы горожан одним планом, без монтажа, и не предупреждать людей заранее. Их естественная реакция на камеру стала бы гарантией честности моего ролика. Я представился, обвел своей огромной камерой площадь, чтобы привязать видео к местности, развернулся к людям за спиной… И они отскочили от меня, как от прокаженного!

Тогда я стал снимать на айфон: камеры телефонов кажутся людям не такими серьезными. У следующей лавочки я снова зачитал вступление, показал площадь и повернулся. Передо мной сидели две женщины, и стоило мне начать спрашивать их про казни, как правая строго сказала, что ничего такого не было, а левая затараторила фальцетом:

— Украинцы пенсию дали, свет дали, люди ожили.

Я уже хотел отойти к другой лавочке, когда она достала из-за спины бутылку и показала: «Видите, мы пьем ром-колу, мы уже ожили!» Сдерживая смех, я двинулся дальше, не выключая камеру. Несколько человек отказались со мной говорить; все, кто ответил, заверяли, что такого не было и быть не могло. Один мужчина и одна женщина из опрошенных рассказали, что были на площади в момент входа украинцев. Пожилая женщина в цветастом сарафане сказала, что «они и так до этого хорошо поубивали всех».

Уже к утру мое видео собрало сотни тысяч просмотров, Навальный полушутливо назвал меня совестью русской журналистики, и даже Первый канал стал осторожно сомневаться в словах беженки.

На следующий день в краматорской пиццерии телевизор показывал LifeNews, и корреспондент бодрым голосом пересказывал новую чушь об ужасах Украины: «Мужчин с Донбасса, беженцев, под страхом тюрьмы заставляют участвовать в карательной операции». То, что LifeNews без всяких преград вещал на острие этой самой операции, делало ситуацию вконец абсурдной.

Я решил вернуться в Москву. Купил билеты, собрал вещи, вызвал такси, и тут мне написала Наташа:

— Какой ад с самолетом(
— ??
— Ну пишут, что сбили пассажирский самолет, на территории ДНР упал, под Торезом.

Украинские войска, наступая, активно использовали авиацию. Сепаратисты с помощью российских поставок оружия часто сбивали самолеты, и теперь Стрелков, как часто бывало, хвалился новым успехом. Вскоре стало ясно, что упавший на контролируемой сепаратистами территории самолет — это огромный пассажирский «Боинг», летевший из Амстердама в Куала-Лумпур. На борту было двести девяносто восемь человек.

У меня сразу, в ту же секунду, исчезли любые сомнения: сбить самолет над Донбассом могли только сепаратисты. Я позвонил Муратову и в первый и последний раз сорвался, назвав их террористами.

Несколько минут я пытался убедить главного редактора, что мне надо ехать к месту падения, несмотря на все риски. Муратов поездку сквозь линию фронта запретил: ему рассказали, что на блокпостах сепаратистов висят мои фотографии как «агента Киева». Не знаю, говорил ли он правду или пытался меня уберечь. То поле с подсолнухами и запахом человеческого мяса побывавшие там журналисты запомнили навсегда.