Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 15. «Устройство человеческое снимающее бездушное»
Продолжение

В Москве был теплый весенний день, выходной. Мы с Наташей сходили на концерт, испекли дома пирог, поиграли в дартс с другом, а я все это время пересказывал ленту твиттера: «начались столкновения», «пошла погоня за отступающими», «здание загорелось». Ночью в сети появились фотографии обугленных тел, а я полетел в Одессу.

— …И я вижу объявление: требуется набор шахматных фигур. Что я, как директор шахматной школы, должен был сделать? Я принес им набор, самый лучший, и они играли, играли! Потом мы сыграли турнир, и, видите запись, я выиграл все шесть партий, уровень игры у них низкий был. И я начал с ними заниматься, если бы у меня была еще неделя, месяц, год, они бы научились, они бы смогли просчитать ситуацию и не пошли бы в эту западню, в этот Дом профсоюзов! И с нами тогда играл, видите, играл областной депутат Маркин, и он на следующий день там с людьми погиб, а мы его тут игрой поминаем, так и запишите.

Асфальт у Дома профсоюзов усеивали цветы и битое стекло из лопнувших от огня окон. Чуть поодаль стоял широченный пень, на который седой мужчина положил шахматное поле, напечатанное на газетной бумаге. Он играл черными с высоким рыжеволосым пареньком и выигрывал.

В день моего приезда вход в сгоревшее здание закрывали строительные ленты, но через пару часов их оборвали. Я зашел внутрь вместе с десятками растерянных одесситов — и оказался в оглушительной темноте. Почерневшие стены едко пахли гарью. На втором этаже бесконечная чернота прерывалась следами рук человека, прислонившегося к стене — то ли в попытке защититься от огня, то ли в порыве скорби.

Город полнился все более безумными слухами: что на самом деле погибло погибли не десятки человек, а три сотни, что их убивали снайперы, что внутрь загнали детей. Антимайдановцы рассказывали мне, что стрелявшего по зданию сотника городской самообороны они наутро после пожара убили и утопили, — а сотник в это самое время давал интервью местным журналистам.

Я мечтал снять что-то, что снизило бы накал, но казалось, что никому не нужны грустные фотографии, горькие примирительные истории или хотя бы подробности случившегося. Все вокруг — и в городе, и в сети — как будто уже все для себя решили. «Ха-ха, ватники сгорели!» — торжествующе писали одни. «Нацисты намеренно всех сожгли!» — выносили вердикт другие.

Ненависть заполняла Одессу. Скорбь и оторопь антимайдановцев сменилась поиском руки Вашингтона и антисемитскими плакатами про подстроивших пожар евреев. Обгоревшие стены в Доме профсоюзов покрылись призывами к убийствам. У входа ктото выцарапал слово «повесить» — и длинный список киевских политиков. Прямо поверх следа от рук на черных стенах вывели: «Смерть западенцам!»

В журналистской тусовке мы называли тот период «беготней за хвостом» — бесконечными попытками угадать, где случится следующая вспышка. На 9 мая я остался в Одессе, ожидая нового противостояния, но главные события произошли в Мариуполе, индустриальном городе на юге Донецкой области. То ли стрелковцы захватили здание местной милиции, то ли взбунтовались городские силовики — случился жестокий бой с использованием тяжелой бронетехники.

Угадать в этой беготне было невозможно, а единственной верной ставкой выглядел Славянск, — но ехать туда я не решался, потому что Стрелков открыто угрожал российским независимым журналистам. Мне оставался Донецк, столица региона, где установилось шаткое равновесие: хотя здание администрации захватили сепаратисты, они относительно мирно сосуществовали с официальной властью. Я прилетел туда утром 11 мая, в день референдума о независимости, который пытались провести пророссийские силы, и сразу поехал снимать на избирательные участки.

На третьем из них меня скрутили люди в камуфляже: где аккредитация? Нету? Понятно, шпион. Меня немного помяли и закинули на заднее сиденье старенькой машины. Конвоиры, впрочем, быстро расслабились: оказалось, что били меня для проформы, а сейчас везут в администрацию делать аккредитацию. Выдохнув, я стал с любопытством разглядывать все вокруг. На случай штурма в здании отключили лифты, и охранники с автоматами тяжело пыхтели, взбираясь на верхний этаж. Окна администрации были обклеены портретами Януковича, и через дырки в них виднелась баррикада снаружи: покрышки, булыжники, российский триколор.

Через несколько минут я вышел из кабинета с аккредитацией и задумался о том, что объективную картину, как и в Крыму, запечатлеть не удастся. Участков открылось очень мало, поэтому к каждому выстроились длинные очереди, — к тому же голосовать пришли только те, кто поддерживал присоединение к России. Чтобы не дать себя использовать, я решил показать будто демонстративную бессмысленность процедуры. До вечера я снимал бюллетени с нелепым орнаментом из шахтеров, напечатанные на обычном принтере, — и горожан, которые бросали их в урны целыми пачками. Я несколько раз слышал, как люди спрашивали у членов комиссии, можно ли проголосовать несколько раз — чтобы результат был поубедительней.

Я успел съездить на рейсовом автобусе в Мариуполь, без проблем пересекая блокпосты. На весь город открыли всего четыре участка, и у каждого толпились люди. Поснимав на паре из них, я поспешил обратно, чтобы успеть в Донецк к подведению итогов. Сепаратисты даже не стали устраивать победный митинг — как будто сами не верили своим цифрам.

Быт в Донецке уже нарушился. Оплата гостиницы превратилась в целое приключение: надо было до комендантского часа найти хоть какой-то банкомат, где оставались деньги. Таксисты высаживали силой, едва получив аванс; в ресторане постоянно слышался треск автоматов — это журналисты пересматривали снятое за день. В день референдума украинский добровольческий батальон «Днепр» отбил у сепаратистов небольшой город Красноармейск в пятидесяти километрах от Донецка. Бойцы сорвали голосование, а при попытке разогнать безоружных сторонников отделения случайно убили двух человек при стрельбе в землю.

Я до глубокой ночи писал кэпшены для Mashable, пытаясь сориентироваться в типах бронетехники, которую снимал на блокпостах. Где-то здесь, на Донбассе, делал репортаж о референдуме спецкор «Новой газеты» Паша Каныгин, и я прикидывал, подойдут ли мои фотографии к его тексту. Совмещение двух работ приносило мне и деньги, и свободу — я был в командировке без обратного билета, сам себе хозяин. Что снимать дальше? Президентскую кампанию в Украине? Шахтеров на Донбассе? Историю про отношение к коммунизму? Ходили слухи, что в Донецке через неделю будет еще один референдум, о присоединении к России. К рассвету голова уже совсем не варила, но заснуть я не мог. Звякнул телефон — сразу несколько сообщений от Наташи.

«Муратов сказал, что похитили Каныгина, требуют выкуп».
«Тебе велел срочно ехать в Москву. Как можно быстрее».
«Чтобы тебя еще не похитили вдогонку».

Я помчался в донецкий аэропорт и улетел в Киев первым же рейсом — а днем, сидя на полу в зоне регистрации, узнал, что Пашу отпустили. Оказалось, он писал о голосовании в Артемовске, и перепечатка его статьи попалась на глаза местным сепаратистам. Его вывели на площадь, и толпа быстро накрутила себя: Каныгина избили и обвинили в работе на ЦРУ и СБУ, а потом даже назвали американцем, специально выучившим русский. Пашу повезли «на подвал», угрожали ему расстрелом, передавали от одной группы боевиков другой, но в итоге он смог откупиться.

Российское телевидение теперь называло украинские войска «карателями», а пророссийских бойцов «ополченцами». Украинские журналисты сначала сдержанно писали о них как о сепаратистах, но потом все чаще стали именовать «террористами». Нейтральное слово возненавидели обе стороны. ДНРовцы требовали, чтобы журналисты аккредитовывались у них, — и объявляли шпионами всех, кто этого не делал. Украинская армия грозилась считать террористами всех, у кого эти аккредитации найдет.

Журналисты окончательно разделились. Пропагандисты демонстративно не писали о поисках Каныгина, зато сделали главной темой исчезновение операторов LifeNews, провластного российского телеканала, — в новостях говорили, что они попали «в лапы к бандеровцам». Украинские спецслужбы заявили, что у корреспондентов якобы нашли переносные зенитные комплексы; неделю их держали в какой-то яме с мешками на головах и петлями на шеях. Некоторые киевские журналисты это одобрили. Какое-то время я пытался увещевать тех и других, но мои надежды на диалог были наивными.

В Славянске уже шла настоящая война: украинская армия сумела занять гору Карачун и оттуда обстреливала город. Бойцы Стрелкова отвечали — снаряды и технику им явно присылали из России. Российские пропагандисты доносили на независимых журналистов, и на сепаратистских блокпостах теперь висели портреты неугодных корреспондентов.

Я понимал, что в Славянск мне по-прежнему нельзя, а на Карачун не пустят. Когда Муратов через две недели разрешил мне вернуться в Украину, я снова отправился в Донецк.