Анна БерсеневаМОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. НИНА АЛОВЕРТ
НА ДВУХ БЕРЕГАХ СТИКСА
Театральный фотограф Нина Аловерт пишет в своей книге «Две жизни. Воспоминания театрального фотографа. Рассказы. Избранные фотографии» (Франкфурт-на-Майне. Esterum Publishing. 2024) о том, что представлялось ей важным в ее работе: «Я считала, что раз я держу в руках фотоаппарат, то должна снимать своих соотечественников, чтобы сохранить для будущего память об этом уникальном явлении – третьей волне российской эмиграции в Америке».
И тот же долг она выполняет не только своими фотографиями, но и самой этой книгой, состоящей, кроме них, из ее воспоминаний и рассказов. В США, куда Нина Аловерт уехала с двумя детьми и мамой в 1977 году, и в Европе, куда она приезжала как театральный фотограф, жизнь подарила ей дружбу и общение с людьми, которых можно было назвать великими еще при их жизни - с Сергеем Довлатовым, Иосифом Бродским, Михаилом Барышниковым, Марией Розановой и Андреем Синявским… Если бы книга состояла только из воспоминаний о встречах с ними, читать ее уже было бы невероятно интересно. Но увлекательность этой книги состоит все-таки не только в этом.
Природа этой увлекательности становится понятна с самого начала книги - когда Нина Аловерт пишет о своей семье. Это тот тип повествования, очарование которого многие впервые поняли, прочитав «Подстрочник» Лилианны Лунгиной. Погружаясь в такое повествование, читатели сознают, что умный и талантливый человек, проживший долгую насыщенную жизнь и научившийся (или от природы умевший) видеть главные ее события и рассказывать о них так, чтобы становилась понятна их значительность, - что человек этот способен удерживать внимание крепче, чем автор триллера.
Именно таков повествовательный способ, которым Нина Аловерт рассказывает о своей семье и о Петербурге-Ленинграде.
«В дом к моей пра-пра-пра?.. – не знаю, какой бабушке, ходили декабристы, вернувшиеся из ссылки. Один из них был влюблён в мою пра-пра-…бабушку и написал в её честь романс. Кажется, он начинался словами: «Когда я вижу, как хрустально твоё чело…» Сын этой пра-пра-…бабушки был убеждённым консерватором. Она говорила ему: «Саша, почему ты ругаешь революционеров? Я знала декабристов. Какие хорошие были люди!».
Родители Нины Аловерт были людьми декабристского типа - страстными борцами с несправедливостью. Ее мама, в 1920-е годы студентка, участвовала в молодежных протестах. Тогда еще казалось, что протесты могут отменить диктатуру…
«Пришедшие к власти большевики пытались установить свой контроль над жизнью университета, студенты митинговали, устраивали демонстрации в защиту академической свободы, а также свободы слова, печати, собраний. Да и на петроградских заводах то и дело возникали волнения рабочих. Мама рассказывала, что в 1920-м в университете начались аресты преподавателей. Их портреты обычно висели в длинном коридоре Двенадцати коллегий, и студенты каждое утро бегали смотреть, чей портрет исчез…».
После этих протестов многие студенты оказались в тюрьмах и ссылках. В ссылке и познакомились родители Нины Аловерт. Ее маме (впоследствии она стала фольклористом и литературоведом) повезло вернуться в Ленинград, в семью отца-академика, и в 1935 году родить дочь. А отец, блестящий молодой человек, был в очередной раз арестован в 1937 году и расстрелян.
Когда в 1994 году Нина Аловерт получила на свой запрос ответ из прокуратуры, «в котором сообщалось, что Николай Николаевич Аловерт арестован в конце сентября 37-го года за антисоветскую деятельность, приговорен к расстрелу, и приговор приведен в исполнение 4 октября. Реабилитирован за неимением состава преступления. Читать жутко. Это как уронили чашку – ах, ну, извините…».
Нина Аловерт вспоминает мамины рассказы о военной эвакуации в Йошкар-Олу.
«В начале войны и стремительного отступления советских войск Сталин так испугался, что разрешил богослужения, и мамины знакомые фольклористы ездили на культовые собрания языческих жрецов. Кажется, даже присутствовали при жертвоприношении богам чёрного петуха. Мама записала марийские сказки, в том числе поэтичную, как песня, сказку о «Сереброзубой Помпалче» и народные бывальщины (были)».
По возвращении же в Ленинград этот город стал Нине Аловерт, школьнице, а потом студентке университета, так внутренне близок, что - и это очень понятно при чтении книги - связь с ним не разорвалась уже никогда. Здесь она не только ходила каждый день мимо красивейших зданий, в том числе здания Двенадцати коллегий, по тротуару, который был выложен плитами из известняка, взятого с морского дна, и разглядывала в этих плитах контуры обитателей морских глубин, но - и это определило ее жизнь - влюбилась в балет.
«Любовь не имеет «почему», но, думаю, главное впечатление на меня произвела красота. Она для меня играет очень большую роль в искусстве. Так же, как и фантазия. А балет – это чистая фантазия. Я вообще не люблю реалистический театр. Нет, конечно, есть замечательные спектакли, которые мне очень нравились. Но на меня наибольшее впечатление, как в театре, так и в литературе, производит выдумка. Балет весь – выдумка. Что может быть менее реалистично в театре, чем балет? Но в этом есть своя логика, своя красота. Всякая выдумка для меня имеет совершенно непреодолимую силу. В любом жанре».
Как театральный фотограф Нина Аловерт снимала молодого Михаила Барышникова, которого любили все, кто его знали в театре и в жизни.
«Он казался нам воплощением света и свободы. Когда Миша остался в Америке, его оплакивали не только близкие друзья, но и поклонники, никогда не встречавшие его в жизни. Все, кого я знаю, понимали правоту его поступка. Недаром его называли «Моцартом»».
Точно так же всем было понятно, что Сергей Юрский, великий артист, с которым она подружилась, подвергается в СССР травле только потому, что неблагонадежен с точки зрения этой власти.
«В 1975 году на работу Юрского везде, кроме театра, был наложен запрет. Его имя вычеркивали из текстов рецензий, радио- и телепередач, его перестали снимать на Мосфильме и Ленфильме, у него отобрали пропуск на студию телевидения… Сергея «вырезали» из уже отснятых телевизионных передач, как будто «отрезали от жизни», как он сам говорил. В телевизионных передачах было запрещено упоминать его имя».
Относиться ко всему этому так, как относилось подавляющее большинство советских людей, то есть как к явлению природы, Нина Аловерт не могла. Потому и уехала в 1977 году в США.
«Эмиграция в то время была как переправа через реку мёртвых Стикс. Мы начинали нашу новую жизнь, не понимая: мы умерли, а все наши друзья оставшиеся на берегу живы? Или мы живы на другом берегу реки, а оставшиеся умерли? Я не любила советскую власть. Не любила совершенно осознанно. Я не хотела учить детей врать, что непременно пришлось бы делать в их школьные годы. Я сама не хотела жить в той стране. Не могла видеть, как травят моего друга Сергея Юрского, а я ничем не могу помочь, как объявили «изменником Родины» моего друга Мишу Барышникова и сказали, что мы его никогда не увидим… В этот момент, по-видимому, все отдельные причины слились в уверенность, что надо воспользоваться шансом, который подкинула мне судьба, и уехать».
На другом берегу этого Стикса при всех трудностях новой жизни Нине Аловерт удалось сохранить профессию фотографа. В основном она делала съемки балетов, но не только - к ним добавились портреты великих ее современников. Книги Сергея Довлатова издаются в основном с ее фотографиями, и Нине Аловерт он сказал фразу, которая объяснила ей, почему Довлатов не приехал в Россию, когда это стало возможно и сама она стала ездить туда.
«Серёжа в России был уже знаменит, в каждом доме, где я бывала, его цитировали. По возвращении я рассказала ему об этом. Он ответил: «Я знаю. Поздно». Я не спросила, почему. Но думаю, так хотелось в молодости быть читаемым и признанным, так долго он этого добивался…».
Нина Аловерт сразу заметила перемены, начавшиеся в России, хотя поняла их не сразу.
«Ещё артисты и музыканты из России выступали во всех театрах мира, но в одну из последних поездок в Россию в 2014 году я столкнулась с наметившимися переменами. Передача «Прямой эфир» с ведущим Борисом Корчевниковым была сделана по примеру американских «ток-шоу». Тема программы была написана крупными буквами на доске, вставленной в раму: «Советские невозвращенцы, глоток свободы и петля одиночества». Я её увидела, только когда пришла моя очередь войти в павильон. В самом начале Корчевников также определил тему эфира: «Кто они – предатели родины или те, кому было душно за ‘‘железным занавесом?’’ Что это значит: «петля одиночества»? Все оставшиеся на Западе окружены друзьями, у Барышникова и Макаровой семья и дети. О какой петле идёт речь? Макарова, Барышников и Нуреев прославили русский балет на весь мир. Россия должна ими гордиться. Так думала я тогда, не понимая, что в России начинается поворот к советским временам».
Мудрено было это понять человеку, который видел, с каким воодушевлением Россия из советских времен вырывалась, и знал, каким катком тоталитарная власть проехалась по талантливым людям и по ее собственной семье.
Вторжение России в Украину в 2014 году поставило точку и на непонимании, и на приездах на историческую родину.
Большая жизнь, прожитая среди крупных людей и явлений искусства, позволила Нине Аловерт все понять правильно. И об этом большом даре своей жизни она написала воспоминания и рассказы.
