Сергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»

Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского.

Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Комната смеха

Зеркало в отличие от большинства предметов обихода имеет отношение к духовному миру, а не только к прозе жизни. О том, что это стекло говорит правду, мы узнаем с малолетства, скажем, из «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях», в отрочестве – прочтя, предположим, миф о Нарциссе, влюбившемся в собственное отражение в ручье, а в зрелые годы – из несметных стихотворений, например Есенина, Ходасевича или Лосева, чьи лирические герои без удовольствия себя разглядывают. А кому не до вышеперечисленных высоких материй, тот знакомится с веселящими и отрезвляющими свойствами этого оптического приспособления в комнате смеха или в ванной комнате, после нескольких дней загула хлопая себя перед зеркалом ладошкой по опухшей небритой морде и бормоча: «Ну и ну…»

Из тьмы экспонатов Британского музея мне запомнились лишь бронзовые зеркала Древнего Египта: сколько же в них всего понаотражалось за минувшие тысячелетия! Правда, впечатлил и зал часовых механизмов, исправно стрекочущих, будто стригущих время. Впрочем, и зеркала, и часы примерно об одном.

У многих с зеркалами что-то связано, я не исключение. Мое детство было омрачено отставанием по физкультуре. Добрая душа учитель физ-ры Наумчик (в миру – Наум Львович) не срамил меня прилюдно, но было видно, что я ему неприятен, когда из раза в раз я извивался на турнике всем телом, как червяк, не умея красиво подтянуться заданное число раз и лихо спрыгнуть на мат. Не говоря уже о том, чтобы сделать по рассеянности выход силой.

Та же мучительная для самолюбия история повторялась и когда разбивались на волейбольные или баскетбольные команды. Наумчик подзывал к себе трех наших одноклассников, спортсменов-харизматиков, и они по очереди выкликали себе товарищей для будущей игры. Как последняя дурнушка на танцах, я оставался сидеть с миной показного равнодушия, пока учитель не отсылал меня в качестве обузы и довеска в одну из команд. Череду спортивных унижений я могу живописать долго, но на сегодня хватит.

Было, однако, два вида спорта, с которыми я связывал надежду на реванш и спасение репутации: плавание и лыжи.
Традиция, как известно, великое дело и случается даже пересиливает закон, так вот в семье Гандлевских издавна принято хорошо плавать, будто мы от природы принадлежим к каким-нибудь ластоногим. И я в этом вопросе фамилии не срамил, но бассейна в школе не было, так что зайти с этого козыря я не мог.

Оставались лыжи. В зимние выходные родительская компания загружалась в электричку, доезжала до станции «Ромашково» Белорусской ж/д, делала марш-бросок до «Перхушково», откуда ехала обратно, и уже в Москве, если позволяли обстоятельства, не расставаясь до вечера, долго и вкусно обедали у кого-нибудь под водку и приятельский галдеж. Из-за этих зимних еженедельных походов я к девяти годам неплохо владел попеременным и одновременным («финским») лыжными шагами, умел с каменным лицом разворачиваться на 180˚, будто циркуль, переводить дух, присев верхом на скрещенные между ног палки, – словом, на лыжне я себе нравился.

Накануне районных школьных состязаний на Поклонной горе я пребывал в нервно-приподнятом настроении, впору было напевать себе под нос из Глинки «Близится час торжества моего…», а мама пришивала мне номер на грудь и спину свитера. Утром родители пожелали мне удачи и ушли на работу. Поскольку я собирался дойти от нашей Студенческой улицы до места состязания пешком, я начал готовиться загодя. Полностью одевшись, я посмотрелся в зеркальную дверь всенепременного славянского шкафа. С удивлением обнаружил, что цифры номера пришиты задом наперед: это было непохоже на аккуратистку маму. Но время позволяло, и я спорол номер и пришил его заново и снова подошел к зеркалу – та же чертовщина. Так повторялось трижды, после чего я разрыдался и никуда не пошел.

В молодости и зрелости тоже не обошлось без зеркальной истории. Меня сильно впечатлил фильм «Зеркало» – он много кого впечатлил. Но меня он впечатлил даже слишком, потому что как раз ко времени его выхода и показа в считаных кинотеатрах я работал монтировщиком сцены «Театра имени Моссовета» и сталкивался за кулисами в недрах театра с разными знаменитостями, включая ослепительную Маргариту Терехову, и ее веселили и смешили воздыхания и страдальческие взоры юного обожателя, рабочего сцены. Так что я смотрел «Зеркало» многократно не только из любви к искусству.

А еще через двенадцать лет отцу дали от предприятия шесть соток топкой земли в пойме узкой петлистой речки. И мы были рады клочку своей земли, трудились на нем, не покладая рук и даже до одури, но череда кое-каких странностей и совпадений настойчиво приводила на память некогда взволновавший фильм.

Поначалу я не придал значения тому, что деревня, вблизи которой в детстве проводил лето мальчик Андрей Тарковский, и адрес нашего СНТ совпадают – мало ли Игнатьевых в России!?

Я только недоуменно пожал плечами, когда две дамы интеллигентного вида громко вопрошали из-за зарослей крапивы, где тут дом Тарковских – чудачек-энтузиасток я что ли не видел!?

Я ничего не заподозрил, читая в книге Арсения Тарковского стихотворение «Игнатьевский лес»:

В заплаканных глазах отражена дорога,
Как в пойме сумрачной кусты отражены…

И я бы еще невесть сколько пребывал в неведении, если бы врач-анестезиолог не оказался родом из Техникума, колоритного барачного поселка напротив Игнатьева, по ту сторону подвесного моста через Москва-реку, с безотказным вино-водочным отделом, воспетым в прекрасных стихах:

В магазине отоварясь,
мужики почти мертвы,
понтовались-понтовались,
и приехали менты…

Да и нас с автором приведенного четверостишия этот магазин выручал не раз – и еще как!

И словно в подтверждение того, что мы и впрямь земляки, анестезиолог сказал, что на его памяти по просьбе знаменитого кинорежиссера наш луг однажды засеяли гречихой. Но я в ответ только что-то пробормотал, потому что наркоз внезапно возымел действие.

Или вот: иду я по просеке, а навстречу мужик с мешком орехов. Мы поздоровались, он сбросил мешок на землю, мы закурили и по ходу вполне беспредметного разговора он рассказал, как подростком заработал свои первые деньги – три рубля! В фильме планировалась сцена голого мальчикового купания, московские застенчивые отроки отказались заголяться перед камерой, а деревенские каскадеры сверкали задницами за милую душу. Сцена, правда, в фильм не вошла, но деньги не отобрали.

В конце концов, стало привычным, что мы сеем газон и трамбуем его связанными между собой покрышками б/у, колем и складываем в поленницу дрова, сажаем флоксы, ирисы и т. п. как бы внутри чужой семейной – литературной и кино- цитаты.

Удачная метафора, как нередко случается в искусстве, реализовалась и сбылась: какой-то варвар вывалил целый кузов строительного и бытового мусора на краю поля – «Как засран лес, как жизнь не удалась…»

Ей-богу, этот гектар Подмосковья просто усеян хорошими стихами!

Но когда с перекошенным лицом я озирал это безобразие, я вдруг заметил в сторонке прислоненную к ольхе зеркальную дверцу шкафа – и все сошлось с ответом!

Зеркало-подкидыш стояло у нас на открытой веранде много лет, сбивая с толку, поскольку отраженная в ней противоположная ветка клена раскачивалась посреди посюсторонних дубовых ветвей – и привыкнуть к этому оптическому аттракциону было невозможно, тем более что они иногда и раскачивались не в унисон.

Но приблудное зеркало разбилось, когда гроза буянила на веранде, а там и наша семья весной 2022 года снялась с места. И теперь, если я хочу освежить в памяти окрестности дачи, я захожу в YouTube и в который уже раз смотрю, как под порывом особенного тарковского ветра артист Солоницын в развевающихся галстуке и пиджаке уходит прочь, а Маргарита Терехова отворачивается от камеры и бредет в сторону бутафорского дома, и в ту же минуту за кадром Арсений Тарковский старым голосом читает стихи про любовь и судьбу, напоминающую безумного переследователя с бритвой в руке.

Сцена и сама по себе сильная, в особенности, когда на экране – твои хоженые-перехоженые места.

Но чтобы не заканчивать очерк на печальной ноте, вспомню историю повеселей, снова вернусь в начало 1970-х.
Мой новый, талантливый и энергичный друг Саша Сопровский предложил для начала литературной деятельности попробовать свои силы на репортерском поприще – по примеру классиков и по совместительству фельетонистов «Гудка»: Ильфа и Петрова, Олеши, Зощенко, Булгакова и др. Я согласился, потому что был в культурных сферах на новенького, а в послужном списке Саши уже значилась организация Клуба Новой Свободы с расклеиванием воззваний на телеграфных столбах и роман «Башня Магистра», написанный по признанию автора, под влиянием недавно опубликованного «Мастера и Маргариты».

Мы решили связать свою судьбу с газетой «Московский комсомолец», чья редакция обреталась тогда на Чистых прудах. Нами занялся сотрудник по имени, кажется, Геннадий Жуковец, он был приветлив и хорош собой. Жуковец пробежал глазами нашу с Сопровским пробную писанину и сказал, что перо у нас из рук не валится, но нам предстоит научиться искусству фельетонной ситуации. Тут, продолжил он, в пяти минутах ходьбы магазин «Спорт», и у них вечные перебои с кедами. Это вам для затравки, удачи!

С повадкой прожженных газетчиков, не откладывая на потом, мы, что называется, ногой распахнули двери магазина «Спорт» и деловито, вежливо, но сухо осведомились у девушки за прилавком, как бы нам переговорить с директором, и двинулись в указанном ею направлении.

Навстречу нам шагали двое с блокнотами наперевес, смахивающие в лад булгаковщине тех лет на Коровьева и Бегемота. Видимо, конкуренты – начинающие, как и мы, работники пера. Эти недотепы устроили в дверном проеме затор: я вправо – и долговязый очкарик вправо, а Сопровский нетерпеливо напирает сзади, и на моего визави тоже наседает его мешковатый спутник, я беру влево – и долговязый с коренастым туда же. Нас вывел из замешательства гомерический хохот продавцов и покупателей: мы бодали зеркало. Так что искусством фельетонной ситуации Сопровский и я овладели довольно стремительно, другое дело, что фельетонистами не стали – жизнь распорядилась по-своему.