Сергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»

Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского. 

Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Главные песни

Скажи “Рис-рис-рис…”, только быстро.
А ты – “Поезда-поезда-поезда…”

Еще была игра в “Жопу”, число участников неограниченно, правила запоминаются с первого раза. Кто-то из игроков спокойно и с достоинством говорит: “Жопа”, следующий участник игры вторит ему, но уже чуть громче, третий – еще громче. И, само собой, играть нужно при большом скоплении народа: на уроке, в общественном транспорте, во время культпохода в театр и т. п. Только полное ничтожество станет орать “Жопа!” в четырех стенах наедине с тугой на ухо бабушкой. Выигрывает предпоследний, потому что у последнего, как правило, сдают нервы.

А песни, какие были песни с уморительным подвохом!?

Нас ра..., нас ра..., нас рано разбудили,
на ху..., на ху..., на хутор повели,
за жо..., за жо..., за желтыми цветами
и ба..., и ба..., и бабочек ловить!

Или вот эта, совсем забубенная –

Ему де..., ему де..., ему девушка сказала:
– Неман ди... Неман ди… Неман дивная река...

А? Что там слышится?

Я, конечно, любил все это и знал в этом толк, но мне куда больше нравилась компания родителей и их друзей.
Когда папа бывал в ударе, он принимался фальшиво петь популярные советские песни на свои, совершенно несусветные слова. Давясь от влюбленного смеха, я поправлял его отсебятину, и он всегда отвечал одно и то же: “В песне главное – чувство!”

А вот отцовская так и не разгаданная загадка: “Огурец или соленая мазь?” Не тратьте попусту умственные способности и время: она в одном ряду с математическими “Задачами тысячелетия”.

Мне нравилось, как они – отец и его дядя, – выручая друг друга, когда кто-либо сбивался, читали “Думу про Опанаса” и прикрывали глаза от воодушевления:

Он долину озирает
Командирским взглядом,
Жеребец под ним сверкает
Белым рафинадом.
Жеребец подымет ногу,
Опустит другую,
Будто пробует дорогу,
Дорогу степную…

Этот дядя Горя по-семейному, а вообще-то – Григорий Моисеевич Гандлевский был уроженцем Белой Церкви и поминаемые в поэме географические названия знал не понаслышке. Я с охотой вспоминаю Горю, потому что он герой. Остальные члены семьи были очень порядочными людьми, но героем был именно он. О его молодечестве и отваге я уже писал, не буду повторяться. Но он был не просто герой, а смешной герой, поэтому рассказывать о нем приятно: героизм, подсвеченный комизмом, особенно симпатичен, он какой-то не заоблачный, а домашний.

Если кто-либо в застолье, потеряв терпение, робко встревал в Горин монолог, мой двоюродный дед пускал в ход свой обычный довод: “Я говорю умно и интересно, и тебе не грех меня послушать”. По прошествии более чем полувека я окорачиваю этой цитатой своих непочтительных домочадцев.

Такса будто бы считает себя большой и страшной собакой. Вот и Горя, коротышка, квадратный, лысый, с вислым ртом, рыжими ресницами и конопатыми руками, вероятно, казался себе удальцом и сердцеедом. Он рано овдовел и от одиночества нередко гостил у нас, а случалось, что и проводил с родителями отпуск.

Когда я, двадцатипятилетний, мимоходом навестил родителей и его в Бирштонасе на Немане (о!) и спросил Горю, не возьмет ли он меня на своем “Москвиче” пассажиром в Москву, Горя ответил, что, разумеется, возьмет, если не закрутит курортный роман. Молодой нахал внучатый племянник чуть не прыснул.

Родители два-три лета снимали дачу в Чоботах по Киевской ж/д у вдовой цветущей женщины лет пятидесяти. Теплым июньским днем она рыхлила клубничные грядки, а Горя, лежа поблизости на раскладушке, начал будто непроизвольно декламировать наизусть “Евгения Онегина”, роман в стихах:

Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя…
И т. д.

Спустя час-полтора отец вошел из сада на террасу к обеду со словами: “Кажется, на подходе восьмая глава”.

Родительские гости делились на любимых – эти валяли дурака и об учебе не спрашивали, и не очень – они интересовались успехами, осведомлялись, кем хочу стать, когда вырасту. Тем временем Яня Машкевич, передвигавшийся всю жизнь на палках и при этом, к моему удивлению, – судья международной категории по волейболу, пробирался на свой край стола, усаживался, поправляя руками немощные ноги в ортопедических ботинках, сворачивал в трубку забытый кем-то на диване номер “Нового мира” или “Иностранной литературы”, наводил “подзорную трубу” на мою мать и говорил с расстановкой: “Черт побери, Марк, ведь ты – пустейший человек, за что тебе такая красавица жена?” Праздник начинался, и надо было по возможности затаиться, чтобы о тебе забыли и не отсылали спать, когда шутки делались фривольными, а речи крамольными!

Но раздольем для восторженной причастности к жизни взрослых были байдарочные походы, особенно час-другой ближе к ночи, пока явь не заволакивало сном, как речным туманом.

Водка стынет на отмели, горит костер, кружки и миски наготове вокруг постеленной на земле клеенки, дети загнаны в палатки. Раздвигается полог, мама дотягивается поцеловать тебя, от нее тревожно пахнет вином. “Арина”, – окликают снаружи, и мать присоединяется к компании. Разговора у костра не разобрать, но ты и не прислушиваешься, потому что ждешь, когда Мюда и Тодик слаженным супружеским дуэтом запоют:

Я помню тот Ванинский порт
И рев парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы…

И остальные присоединятся хором, а у тебя по всему телу побегут мурашки от этого путаного, приправленного проклятьями и безысходностью описания окаянного рейса в царство мертвых – из порта Ванино в Магадан, “столицу Колымского края”. Но малец, кажись, спекся и спит, не дослушав.

Почти все эти люди уже умерли, да и как может быть иначе, если и я “стою в дверях гроба”, – как громоподобно воскликнул Евгений Рейн, выступая в бывшем “Дворце пионеров” перед школьниками – посетителями литературного кружка. Но об этом не сейчас.

2024

Купить книги Сергея Гандлевского
Том I | Том II | Том III | Том IV