Сергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»

Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского.

Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Памяти Михаила Соротокина

Умер Михаил Соротокин – один из самых недюжинных людей, встреченных мной в жизни. Если бы не личное знакомство, я счел бы такой характер и поведение писательской выдумкой.

Году в семьдесят пятом или шестом я пришел устраиваться сезонным рабочим в Памирский гляциологический отряд. В сыром и захламленном полуподвале где-то в Черемушках со мной потолковал о том о сем немногословный начальник партии, атлетического сложения и роста дядька, ранними залысинами, сединой и удлиненным лицом с ясными глазами, и запавшими щеками похожий на Николая Угодника; к старости-то он стал и вовсе иконописен.

С формальностями было покончено, в экспедицию меня брали, я простился и пошел к выходу. В дверях я обернулся на неожиданный вопрос: “Ты, извини, не красный?” Я оторопел – и было от чего. “А то я красных в свою экспедицию не беру, только вчера одного парня из ВПШ отшил”. С таким спокойным почвенным антисоветизмом я ни до знакомства с Соротокиным, ни после не сталкивался.

Мальчиком он рос в Сибири на “химии” и, чтобы поменьше соприкасаться с грязью и ужасом тамошней жизни, все свободное время проводил в тайге, поэтому в лесу чувствовал себя как дома, читал следы и ориентировался будто зверь. Меня, помню, развеселило, что в Москве уже за рулем своего “Запорожца” он сверялся не с атласом автомобильных дорог, а слюнил палец и высовывал его в окно, чтобы сообразоваться со сторонами света – так мог вести себя в городе Дерсу Узала.

В молодости он был выдающимся спортсменом, в том числе спелеологом и альпинистом, поэтому что такое товарищество, мужество, опасность и даже гибель знал не понаслышке. Он с юных лет умел добывать у природы пропитание, готовить, строить жилье, шить одежду и собственноручно зашивать на себе раны. С таким запасом энергии и самостоятельности просто невозможно было до глубины души не презирать советскую власть, контролировавшую каждый наш шаг и учившую соотечественников уму-разуму с ясельного возраста и до последнего вздоха. Он все мог и жил бы исключительно на свой страх и риск, если бы не это идейно-социальное извращение.

Как многие люди, наделенные большой физической и духовной силой, он, возможно, был нелегок в быту, потому что плохо примерялся к скромным возможностям окружающих. Мне, говоруну и выходцу из говорливой среды, были внове такая теснота слова и дела. Помню, я дал ему на две-три ночи какую-то крамолу на прочтение, и был неприятно удивлен, что он не возвращает книгу в срок. Возвращая с опозданием, Миша в свое оправдание сказал, что все переснял и отпечатал в трех экземплярах, два из которых оставил на виду в двух больших столичных магазинах.

Не помню, чтобы он при всей силе характера громыхал и командовал, будучи начальником: он тихо гнул свое, не говоря о том, что его превосходство в полевых условиях было настолько неоспоримым, что мало кому пришло бы в голову перечить. Один раз на моей памяти он, впрочем, повысил голос. Мы медленно ползли темным вечером в “газике” по довольно гиблому серпантину, я дремал, когда меня разбудил окрик Соротокина, обращенный к водителю: “Э, ты что вытворяешь!?” В лагере я спросил Мишу, что произошло. “Он на всякий случай ехал с открытой дверью”, – ответил Миша.

В 1988 году с Мишей стряслась беда. Мастер на все руки, он не хотел прозябать с семьей на нищенскую зарплату младшего научного сотрудника академического института, поэтому в свободные дни старался подработать на какой-нибудь джеклондоновский лад – скажем, спиливать частями сверху вниз вековые сосны на дачных участках, чтобы они в падении не разнесли постройки. Дело было знакомое, и в задумчивости Миша перепилил страховочную веревку, рухнул всей своей тяжестью с большой высоты и остался инвалидом.

Я несколько раз навещал его в больнице и не мог без содрогания смотреть, как, превозмогая нечеловеческую боль, он делал им же изобретенную зарядку, чтобы нарастить мышечный бандаж вокруг разбитого вдребезги позвонка.

Освоившись со своей бедой, Миша стал сельским жителем – купил заброшенный дом под Малоярославцем в деревне на берегу Угры. Огород, сад, пасека – к такой жизни у него всегда лежало сердце, а теперь и выбора не было: с участью советского инвалида Михаил Соротокин, конечно, смириться не хотел. Сюда на каникулы наезжали и его домашние. Я был у него в гостях однажды, это на удивление красивые места.

Последние лет двадцать мы редко виделись с ним, а когда встречались, точек соприкосновения было немного. Вырождение деревни, произвол и разврат власти сделали моего приятеля сторонником социализма. Но я в этом мало что смыслю, а ему, в свою очередь, вряд ли близки были мои занятия.

И вот теперь эта честная жизнь закончилась; 8 октября после отпевания тело Михаила Соротокина предадут земле на церковном кладбище вблизи Угры.

Прощай, дорогой Миша!