Анна БерсеневаМОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. МИХАИЛ КАЛУЖСКИЙ
ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ
Повесть Михаила Калужского, драматурга, историка театра, руководителя театральной программы Сахаровского центра, называется «Несколько историй» (Тель-Авив. «Издательство книжного магазина «Бабель». 2024). Но история в ней описана одна, и это история человека, который не утратил способности вглядываться в тонкие черты жизни, все более очевидно приобретающей крупные черты безумия.
Эта тонкость мировосприятия становится понятна уже с первых страниц повести. Ее главный герой - пятидесятитрехлетний Шмелин, в недавнем прошлом москвич сибирского происхождения с израильским гражданством, занимающийся помимо основной своей специальности книжного дизайнера изучением и переводом ружнецкой поэзии (по пальцам можно пересчитать людей, которым известно о существовании и поэзии этой, и языка, на котором она написана).
«В течение прошлого года у него изменилось почти всё. В январе поездка его родителей на дачу по обледенелой дороге закончилась тем, что машина перевернулась: и отец, и мать погибли. Он поссорился и расстался с подругой. Его сын уехал в Америку в аспирантуру. Это, конечно же, не было неожиданностью, но всё совпало так, что в России у него не осталось семьи. Его преподавательскую ставку в университете урезали до четверти, и преподавание потеряло всякий смысл. После всех похоронных и наследственных хлопот ему показалось, что он очень устал от Москвы. Шмелин сдал родительскую квартиру и решил получить израильское гражданство — как делали многие, на всякий случай. По крайней мере, с израильским паспортом можно ездить в Европу, не получая шенгенскую визу. Какие‑то неотменяемые московские дела можно было делать онлайн. Так он полгода провёл в Израиле, а с наступлением весны отправился в Европу».
И вот Шмелин едет в Берлин. И первые страницы повести - это его мысли о ружнецком языке.
«Конечно, ружнецкому не суждено было стать языком, ведь, следуя знаменитой формуле лингвиста Макса Вайнрайха, «язык — это диалект с армией и флотом». Вайнрайх хорошо понимал, о чём говорил: эта фраза была произнесена на идише зимой 1943 года. Говорившие на ружнецком учителя, священники и торговцы из пяти посёлков в Бескидских горах, самым большим из которых был Ружнице, провозгласили создание независимой республики в ноябре 1918 года. Появление нового государства было не замечено никем, возможно, даже большинством жителей этих деревень. Через четыре дня после провозглашения независимости территория, где понимали ружнецкий, язык или диалект, была поделена между Польшей и Чехословакией».
Можно ли ожидать, что подобное начало способно снискать книге многих читателей? Между тем она увлекает с первых страниц, продолжает увлекать на всем своем протяжении, и причина тому одна: есть неодолимая притягательность в работе глубокого ума, в ясных чувствах, в тонкой наблюдательности.
И в способности интересоваться жизнью - тоже.
«Они остановились в Плостгеерте, крохотном городке на юге Бельгии. Местные жители гордились тем, что Плостгеерт — самая западная точка франкофонной Бельгии, и тем, что живут в постоянном ожидании взрыва, который мог бы уничтожить городок. В тех краях летом 1917‑го английские сапёры прорыли двадцать один тоннель, заложив туда четыреста тонн взрывчатки. В одну из июньских ночей британские военные подорвали заряд, напугав и совершенно деморализовав немцев. Но взрывные устройства сработали только в девятнадцати тоннелях. Ещё один взорвался в 1955‑м, перепугав жителей Плогстеерта, — к счастью, никто не пострадал. Горизонтальная шахта с взрывчаткой, проложенная где‑то под Плогстерским лесом, не взорвалась до сих пор».
«Они» - это Шмелин и Марина, с которой он знакомится в дороге. Марина, театровед и переводчица, чуть больше года живет в Берлине. И недолгое общение в поезде вызывает у нее и у Шмелина одинаковое понимание, что расставаться они не хотят. Когда же начинается их общая жизнь в Берлине, это первое понимание подтверждается: они будто всю жизнь провели вместе и научились понимать друг друга с полуслова.
«Обживая новую квартиру, они постепенно обнаруживали, что московские сборы Шмелина были не столь тщательными, как казалось. Ничего по‑настоящему важного он не забыл, но с собой привёз кучу всякой бессмысленной ерунды.
— Вот что это? — спрашивала Марина, показывая на вывалившиеся откуда‑то из глубин чемодана маленькие бумажные упаковки.
— Это презервативы моего дедушки. Видишь, 1956 год.
— А он ими не пользовался после ХХ съезда?
— Может быть, наоборот, только после ХХ съезда и начал пользоваться.
— Сколько ему было лет в 1956‑м?
— Пятьдесят три, как мне сейчас. Жизнь только начинается.
— Это у тебя она только начинается. И сколько лет ты возишь с собой эту реликвию?
— Видимо, с тех пор, как мы переехали из Верхнетурминска. Получается, с 1979‑го.
— А зачем?
— А хрен его знает. Будем считать, что ценнейшая часть моего семейного архива. Вот лошадь мейсенского фарфора я где‑то продолбал, а баковская резина навсегда останется с нами».
Вместе с привыканием друг к другу происходит их осторожное привыкание к Берлину. Увидеть его черты, его предметность и беспредметность глазами таких людей, как Шмелин и Марина - чудесный подарок книги Михаила Калужского.
«Рядом с домом располагались тайские закусочные, арабская кальянная, двуязычный испано-немецкий детский сад, маленький магазин с очень дорогими велосипедами, принадлежавший итальянцам, и крохотный бар, который держали две англичанки. По пути до ближайшего супермаркета английскую или испанскую речь можно было услышать чаще, чем немецкую. Строительные рабочие, чинившие крышу у дома напротив, переговаривались по‑польски. На каком языке мог ругаться кларнетист, который часто играл в вагонах С-бана на самой ближней станции, было понятно без слов: чаще всего музыкант заводил «А ну‑ка песню нам пропой, весёлый ветер».
О Берлине, в котором Шмелин и Марина проводят пандемийное время, в книге рассказывается много, но этот полный городских подробностей рассказ лишен поверхностной описательности. Шмелин улавливает сущность берлинской жизни, как сущность же улавливал он в своем родном Верхнетурминске и как, приехав в Москву в декабре 2021 года, понял, что определяет жизнь этого города:
«Они пробыли в Москве месяц, ходили в гости и в театр, ездили на дачи к друзьям, встретили Новый год с родителями Марины и вернулись в Берлин в начале января.
— Мне никогда так не хотелось домой.
— А я рада, что мы съездили.
— Так и я рад. Но ты всё же и с родителями увиделась.
— А друзья?
— И друзья. Все чудесные, со всеми хочется говорить и выпивать ещё.
— Явственно слышу «но».
— И, как всегда, права. Но было бы лучше общаться не в этом городе образцовой культуры потребления.
— Ого. А до отъезда ты тоже протестовал против этого разлагающего консьюмеризма?
— Не-а. Был его органичной частью и активным потребителем. Опытным юзером, как говорит Маргарита.
— И всего‑то два года.
— Чуть больше, если считать Израиль, но результат впечатляет меня самого».
Страшная случайность, которая ворвется в их жизнь месяц спустя, соединится со страшной неслучайностью, которая тогда же, 24 февраля 2022 года, ворвется в жизнь всего мира. И то, как ведут себя лицом к лицу с несчастьем Шмелин и Марина, дает надежду, что и мир справится так же достойно. Михаил Калужский сумел дать своей книгой эту надежду. Поверим же его завораживаюшей способности видеть жизнь глубоко, печально и мужественно. 
