Издательство BAbookДмитрий Губин. Германия, где я теперь живу
Дорогие читатели!
Мы продолжаем публиковать книгу Дмитрия Губина «Германия, где я теперь живу». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу еще и в аудио версии. Книгу совершенно замечательно прочитал сам автор.
Читайте, слушайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
В рассказе про Октоберфест я упустил одну деталь.
С А.и В. мы поехали туда на Schwulentag. Schwul, «швуль» — это по-немецки «гей». Гей-день на Октоберфесте — раз в неделю. Один из больших шатров определяется как место пивопития тех, по кому еще недавно плакал §175 немецкого уголовного законодательства. Плакал до Гитлера, рыдал навзрыд при Гитлере (брат Владимира Набокова, Сергей, первый раз угодил в нацистский концлагерь именно за то, что он гей) — и снова плакал вплоть до полной отмены в 1994 году[1]. Сегодня на то, что кто-то гей, в Германии обращают внимание не больше, чем на цвет волос или глаз. А декриминализация гомосексуальности привела к отсутствию стигматизации, парадоксально проявляющейся, например, в показной манерности (томный голос и макияж). Такую показную манерность биолог, журналист и открытый гей Павел Лобков как-то назвал «эффектом удода»: «Удод — яркая птичка, гнездящаяся на открытой местности. Чтобы ее и птенцов не съели и не учуяли, она измазывает всех фекалиями. Манерность — это аналог, способ десоциализироваться заранее, безопасным путем, выйдя из мужского или женского клише». И если в России геев нередко можно определить по внешности и поведению, то в Германии (в Баварии, во всяком случае) швули ничем внешне не отличаются от тех мужчин, которые предпочитают женщин[2]. Вот и швуль-шатер в швулентаг ничем не отличался от обычных шатров. Длиннющие столы. Длиннющие скамьи. Оркестр. Поднятые под «Ein Prosit!» литровые кружки-масы. Разве что усы у некоторых мужчин были нафабрены до безупречности да в петлицах кое у кого виднелись розы. Или вдруг пролетал по рядам небесной красоты юноша в платье-дирндле — либо же девушка в ледерхозе. Ну и что? Это веселится ярмарка, праздник, карнавал, где переодевания — часть общего действа.
Я в Германии к этому моменту живу уже почти месяц. В моем инстаграме[3] прибавляется немецких снимков. И мне, естественно, хочется сфоткать и юношу в платье, и превосходно усатых мужчин. Достаю смартфон. А. и В. смотрят на меня, приоткрывая рты и готовясь что-то сказать, но Вольф опережает:
— Погоди, так нельзя! Ты должен спросить разрешение!
— Прости, что спросить? У кого?!
— Разрешение у тех, кого ты хочешь сфотографировать. Без разрешения нельзя. От тебя могут потребовать снимок удалисть.
— А если я откажусь?
— Могут вызвать полицию. И полиция будет на их стороне.
— Но здесь публичное место!
— Здесь всюду, — тут Вольф произносит слово, которое, строго говоря, формально отсутствует в немецком, но которое русские в Германии частенько используют, — здесь всюду Privatdatenschutz. «Приватдатеншутц». Защита личных данных.
И тут рот от изумления открывается уже у меня.
Живя в России, я привык к тому, что там фотографировать можно что угодно и кого угодно. В Петербурге, например, есть[4] дивный фотограф Александр Петросян. Он снимает жанровые сценки, как в свое время снимал их в Париже Картье-Брессон. Люди в инстаграме Петросяна смеются, целуются, дерутся, плачут. Точно такие же сценки Петросян мог бы снимать и где-нибудь в Великобритании, где действует железное правило: общественное пространство принадлежит всем, и, выходя на площадь, ты лишаешься приватности и можешь стать объектом наблюдения или съемки.
Но Германия — другое дело! Немецкое положение о защите частных данных (DSGVO, Datenschutz-Grundverordnung) должно, в теории, следить за тем, чтобы частная жизнь оставалась частной; чтобы телефонная компания, или врач, или фирма по доставке пиццы не сливали твой адрес, телефон и почту тем, кто потом завалит тебя спамом. Однако это означает еще и то, что в публичный доступ нельзя выкладывать не только фотографии людей без их разрешения, но и фотографии машин с читаемыми номерами, и даже (ха!) фотографии частных домов без согласия их владельцев или арендаторов. Ведь они могут возмутиться: то, что для вас является в инстаграме забавным снимком балкона с сушащимися на нем разноцветными трусами, для них является выставлением интимного и частного на всеобщее обозрение. Удаляйте снимок, иначе — в суд!
И возражения, что, типа, это вы сами выставили свои труселя на всеобщее обозрение, так что не обессудьте! — не принимаются.
В итоге Германия оказывается страной, по которой почти невозможно прогуляться виртуально, перетащив на гугл-карты гугловского человечка. На фоне отснятых для Google улиц других европейских стран Германия выглядит вот так[5]:
Это какая-то пустыня Сахара[6].
И запрет на фотосъемку без разрешения фотографируемых — это реальность, с которой я сталкивался не раз и не два.
— Löschen Sie das Foto! Sofort! Сотрите снимок! Немедленно! — кричал мне рыбак в центре Аугсбурга, которого я поймал в кадр вместе с только что пойманной им полуметровой форелью. Хотя мне безумно хотелось этим снимком проиллюстрировать, во что можно превратить каналы бывшего крупного текстильного центра, в которые сливали когда-то промышленные стоки.
— Не снимайте! — кричала мне в ночи компания развеселых студентов в нашем районном Wirgarten[7], где забор сооружен из старых велосипедов, где столы стоят под каштанами с развешанными на ветвях лампами, а летом проводят всякие нонконформистские фестивали. Да, мне ужасно хотелось показать, как выглядит резидентская жизнь «на раёне».
— Ты чо, чувак, в лоб захотел?![8] — поднялся со сжатыми кулаками из-за столика в уличном кафе живописнейший сребробрадый дед-хиппи в берлинском восточном Кройцберге, на знаменитой Ораниенштрассе, ширанувшей по своим венам немыслимое количество граффити, клубов, едален и таких вот персонажей, словно сошедших со страниц «Голого завтрака» Берроуза.
Нет, я хорошо понимаю, почему нельзя снимать на FKK-пляже, в частном клубе или внутри ресторана. Но запрет делать без разрешения снимки в общественном пространстве представляется мне и-ди-от-ским. И не только мне. Накануне принятия в 2018 году нового, уточненного DSGVO, немецкие газеты выходили с заголовками типа: «И что, я теперь не могу сделать фото ребенка на празднике в детском саду?!» (Подразумевалось: ведь в кадр попадут и другие дети, — теперь что, у всех родителей нужно получать разрешение?)
Ответ такой: нет, без разрешения других родителей не можете.
Я считаю эту систему неразумной не только потому, что ради защиты прав одних она поражает права других — и, де-факто, способствует приватизации того, что является общим. Но и в силу ее противоречия логике прогресса. Техника записи становится все миниатюрнее, а электронные хранилища заменяют собой человеческую память. Вот я надел, допустим, ведущие автоматическую съемку гугл-очки (а послезавтра, допускаю, появятся гугл-контактные-линзы). Мне что, теперь на улице нельзя ни на кого смотреть? Ни с кем увиденным нельзя поделиться?
Нет, улица, площадь, парк — это места, где все на виду у всех. И если ты вставил в уши десять колец, повязал бандану и надел украшенную сотней значков косуху, то есть сделал все возможное, чтобы привлечь к себе внимание, — глупо возмущаться тем, что твой портрет появляется в соцсетях. Техника ведь не создает новых социальных отношений, она просто усиливает имеющиеся.
Но — сколько бы я ни возмущался немецким «приватдатеншутц», сколько бы ни считал его глупым и даже вредным (DSGVO — реальный тормоз в развитии немецкого инстаграма), на практике я следую немецким законам. То есть спрашиваю разрешения на съемку, если хочу кого-то снять. Непосредственность снимка это, понятное дело, убивает. Но лучше что-то, чем ничего. А вообще я пытаюсь фотографировать в Германии так, чтобы никто не попал в кадр. Вот почему Германия в моем инстаграме так безлюдна.
А жалею я больше всего не о том, что пришлось стереть снимки берлинских хиппи или аугсбургского рыбака. Я очень жалею, что не могу показать вам сцену, которой мы с Вольфом были свидетелями. Дело происходило в мае. Мы с Вольфом провели день в Альпах. И, спускаясь вниз, услышали звук кларнета. Мы пошли на него — и нам открылась потрясающая картина. В яблоневом саду на склоне горы крестили малыша. Там были накрыты столы для гостей. Родители принадлежали к евангелической церкви, потому что священником была женщина (в черном одеянии и, если память меня не подводит, с белым квадратиком воротничка). И эта женщина-священник играла на кларнете. Вот только представьте себе: заснеженные пики гор, цветущий сад, младенец, растроганные родители и гости, священница, музыка. Мы проходили по тропинке совсем рядом и улыбались собравшимся, а они улыбались нам в ответ.
Но набраться смелости и вытащить смартфон я не смог.
Увы, онеметчился.
1. Всего в Германии по §175 было осуждено около 50 000 мужчин.
2. С Берлином другая история. Там в центре гей-жизни, районе по имени Нолле (сокращение от «Ноллендорфплатц») легко можно встретить специфически одетых людей. Например, корпулентных и волосатых геев-«медведей» в кожаной упряжи — или геев, одетых с солдатские шинели и фуражки. В силу этого бала-маскарада Нолле является точкой, непременной к туристическому посещению, — типа китайского квартала в Лондоне или Нью-Йорке.
3. Аккаунт dimagubin — подписывайтесь!
4. А точнее, был: когда началась война, он удалил свой аккаунт из инстаграма.
5. Карта приводится в публикации Netzwelt от 17.08.2021.
6. Сотрудники Google называют Германию Blurmany, от глагола «blur»: «размыть», «заблюрить».
7. Игра слов. Привычное и перекочевавшее в русский язык Biergarten, биргартен — это «пивной сад». А Wirgarten — это что-то вроде «наш сад», поскольку «wir» значит «мы».
8. Даю в вольном переводе. Что именно кричали мне по-немецки, я не разобрал, но тон был откровенно и неприятно угрожающим, что вообще-то в Германии большая редкость.
Купить электронную книгу целиком
Купить аудиокнигу
