МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. БОРИС АКУНИН

 ЗЕМЛЯ НЕ НАЛЕТЕЛА НА НЕБЕСНУЮ ОСЬ

К выходу своей новой книги «Лего» (BAbook. 2024) Борис Акунин, определивший ее жанр как «роман-конструктор», написал: «Теперь можно писать книги, наплевав на запросы и интересы рынка. Книги, которые будут в кайф мне самому». Он-то имел в виду, что запрет публиковать его в России - это «не сразу понятный подарок судьбы» и состоит этот подарок в писательской свободе, которую он теперь получил. Однако давние его читатели после такого утверждения, скорее всего, улыбнулись, потому что ни одна книга этого автора, причем под любым его псевдонимом, никогда и не производила впечатления написанной без удовольствия. И то, что любая же из них отвечает запросам и интересам рынка, свидетельствует лишь, что книги Акунина, какие они есть, отвечают запросам и интересам читающей публики, потому что она, как ни называй ее дурой, в массовом своем изводе отличает создание страстного ума от имитации в любом жанре. 

Так что в этом смысле ничего нового - запрещай, не запрещай - с Акуниным не произошло. Новое же в «Лего» то, что это не только роман-конструктор, но и филологический роман. И это последнее гораздо более существенно, чем то, что Акунин, когда эту книгу писал, по его же словам, притворился искусственным интеллектом, то есть ответил таким вот беллетристическим способом на современную страшилку о том, что скоро будет одно сплошное телевидение (зачеркнуто) ИИ. 

Удалось ли ему имитировать искусственный интеллект - это спорно. Зато филологическая основа романа совершенно бесспорна: он состоит из шести частей, каждая из которых представляет одно из поколений русской литературы - Акунин насчитал их именно шесть, - каждая часть состоит из двух глав, и каждая глава написана как бы изнутри личности кого-то из русских писателей от XIX до XXI века. К выбору двенадцати авторов Акунин подошел основательно: провел предварительное исследование читательских предпочтений. В результате читателям предоставлена возможность угадывать, какая глава кем написана. Угадывается это отнюдь не всегда легко. Если фраза: 

«— Повороти-ка круче к ветру, сынок. Экой ты турок! Нешто не видишь, нас того гляди захлестнет волной?

    С такими словами обратился старый капитан маленькой фелюки к рулевому, изо всех сил сжимавшему кормило», - оставляет мало сомнений в Гоголе как прототипе автора этой главы, а рассуждающий о народе персонаж по имени Константин Дмитриевич Оленин без труда позволяет вспомнить Льва Николаевича Толстого, то писательская манера  Бабеля угадывается не так легко, и братьев Стругацких, возможно, угадают не все любящие их читатели. Подсказка, кто есть кто, впрочем, в книге дается, и очень остроумная, но и она составляет часть головоломки.

От романа, имеющего такой посыл, как «Лего», можно было бы ожидать потока виртуозных стилизаций. Но, как ни удивительно, нет ни одной. Удивляться этому, впрочем, не стоит. Есть эффект, хорошо известный переводчикам художественной литературы вообще и поэзии особенно: если в стремлении воспроизвести авторский стиль переводчик выбирает своим методом стилизацию «под автора», то текст получается мертвым. Уж такова особенность самого этого приема, стилизации - холодная сделанность. Объединяющая же особенность всех акунинских приемов, блестящих по замыслу и исполнению, - увлекательность текстов, получающихся в результате применения этих приемов. А увлекательность есть нечто очень живое по определению, ее холодной стилизацией не достичь. 

И именно в связи с увлекательностью всего корпуса акунинских сочинений, от «Азазеля» до «Лего», возникает соображение, которое представляется важным. Российские литературоведы непростительно мало занимались разбором его произведений. В лучшем случае на все лады сообщали, что Волга впадает в Каспийское море, а беллетристика - это не Пруст. Можно объяснить это их снобизмом (в нем сомневаться не приходится), а можно - недостаточным профессионализмом. Потому что напрашивающееся в связи с творчеством Акунина исследование природы увлекательности - задача для настоящей филологии, которая, по Мандельштаму, была вся кровь. А не для той, которая, по его же определению, стала пся крев. Попробовать  «развинтить» увлекательность, чтобы сначала посмотреть, из чего она состоит и как устроена, а потом понять, что же дает ей жизнь и что значит в этом смысле устройство текстов - сюжетное, образное, лингвистическое и какое угодно еще. А главное, попытаться поймать некую неуловимую субстанцию, встроенную в сюжет, образы, словесный состав и понять, почему, например, исторический детектив, написанный Акуниным, узнается сразу и заставляет огромное количество взрослых людей читать его всю ночь, а исторический же детектив, написанный не Акуниным, может и не ввергнуть читателей ни во что подобное, хотя написан автором, которого не заподозришь в отсутствии исторических знаний. 

Но что-то не наблюдается филологов, желающих взять на себя столь безнадежную задачу, как исследование природы увлекательности. Хотя книги Акунина дают в этом смысле безбрежный материал. 

Читатель же исследованиями не занимается. Оторопев было от того, что бандиты отняли у него возможность читать новые книги любимого автора, то есть его личный повседневный мир слетел с резьбы, он вдруг, в один год, получил сначала новый том «Истории российского государства», потом полагающуюся к каждому таковому тому приключенческую повесть (на этот раз -«Москва-Синьцзин»), в которой действует очередной представитель рода, отмеченного странствующим через века родимым пятном на лбах, потом -  филологический роман «Лего», в котором увлекательность пульсирует иным образом, позволяя от главы к главе разгадывать загадку необыкновенного предмета, тоже странствующего через века, а заодно и неразгадываемую загадку русской литературы… Получил все эти книги акунинский читатель и понял, что Земля пока все же не налетела на небесную ось. 

И мир читателя с появлением этих книг вошел в предназначенные для него пазы и встал на свое незыблемое место.