Издательство BAbookЕвгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов
Дорогие читатели!
Мы продолжаем публиковать книгу Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!
Читайте, оставляйте восторженные комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Киров — Москва, апрель — октябрь 2013
На одной из планерок редакторы «Новой газеты» обнаружили, что процесс над Алексеем Навальным по делу «Кировлеса» — первый суд над новым лидером оппозиции! — начнется уже послезавтра. Такая безалаберность была типична для анархистской вольницы, которая царила в «Новой». Пока одни публиковали невероятно смелые расследования, другие неделями сидели без дела, а третьи печатали слухи и выдумки.
В газете за Навального «отвечал» Ирек Муртазин. Нам, молодым, он казался легендой: раньше он работал журналистом в Казани, и местная власть ненавидела его настолько, что посадила по обвинению в разжигании розни. Муртазина спешно отправили делать с Навальным интервью, но тот был занят. Ирек придумал выход: взял опубликованную днем ранее колонку Алексея, написанную для журнала The New Times, и между абзацами текста вписал свои вопросы.
Конечно, как только текст вышел, его финт разоблачили. Начался скандал, газете пришлось извиняться, и Муртазин не мог дальше писать о Навальном. На суд решили отправить пожилого собкора из Казани. С предварительного заседания тот прислал репортаж о тяготах стояния в толпе журналистов — «пронумерованная очередь превратилась в критическую массу» и все в таком духе.
Я следил за этой драмой из отпуска, однако старт процесса отложили, и я, вернувшись, сразу попросился в командировку. К тому моменту я уже год как был в штате и чувствовал к себе доверие — но оказалось, что его даже слишком много: меня отправили в Киров с условием, что я буду еще и писать репортажи. Денег на командировки двух человек у газеты не было.
Из-за историй про грандиозную очередь я решил приехать в город за день до стартового заседания. В поезде я читал обвинительное заключение, в крошечной съемной квартирке собирался с мыслями и придумывал, как вообще писать большой текст в газету, — а в полночь пошел занимать место. На улице был мороз, единственным экшеном за ночь оказалась неудачная попытка местных сторонников Навального разрисовать асфальт у суда. Когда утром подтянулись коллеги, ехавшие из Москвы с Алексеем, мое настроение ухудшилось еще сильнее: они рассказывали прекрасные байки о проводнице, не подпускавшей посторонних к Навальному со словами «Ну что вы, такой человек едет».
Журналисты хохотали, а я боролся со сном под монотонную речь прокурора.
* * *
В 2009 году новый президент Медведев неожиданно назначил губернатором Кировской области Никиту Белых, одного из самых заметных либералов предыдущего поколения оппозиции. Тот предложил московским друзьям и коллегам стать его советниками. Навальный работал в Кировской области неформально и отвечал за поддержку предпринимательства.
Его знакомый Петр Офицеров зарабатывал бизнес-консалтингом. Он боялся закостенеть в теории и раз в два года уезжал из столицы, чтобы запустить новый проект. После телевизионных рассказов о привлечении бизнеса в Кировскую область он решил заняться древесиной: «Спрос всегда будет». Фирму назвал «Вятской лесной компанией».
У государственного предприятия «Кировлеc», управлявшего всеми местными лесхозами, тогда были тяжелые времена: плохой сезон наложился на экономический кризис. Когда Офицеров за считаные недели развернул мощный отдел продаж и нашел заказчиков на кировскую древесину даже в Индии, «Кировлес», изначально старавшийся обойтись без посредников, все же согласился работать с ВЛК. Правда, огромную часть заявок госкомпания просто не смогла выполнить, поэтому отношения продлились недолго. Офицеров продал леса всего на шестнадцать миллионов рублей, четырнадцать заплатил «Кировлесу», остальное — сотрудникам ВЛК.
Плачевное состояние госкомпании привлекло внимание следователей, и те возбудили уголовное дело о растрате — в следующие годы его то открывали, то закрывали. Когда Навальный стал лидером оппозиции, Следственный комитет завел на него целую пачку уголовных дел, и глава ведомства Александр Бастрыкин публично потребовал возобновить дело «Кировлеса».
Финальная фабула обвинения была даже изящной в своем безумии: Навальный, пользуясь полномочиями советника, убедил «Кировлес» заключить заведомо невыгодный договор; одновременно он вместе с Офицеровым создал ВЛК исключительно для растраты государственного имущества на шестнадцать миллионов рублей. Все платежи за древесину следствие просто не заметило, как и отсутствие у Навального хоть каких-то полномочий. Теперь им с Офицеровым грозило по десять лет тюрьмы.
* * *
В Кирове я работал как человек-оркестр: утром делал онлайн-трансляцию и фоторепортаж с каждого заседания, а вечером садился писать репортаж для бумажной «Новой газеты». Редактор, выпускавший мои тексты, жаловался, что уже начал разбираться в типах древесины, а твиттер переполняли шутки про непонятные термины из документов по делу. Тогда я придумал закончить один из репортажей глоссарием: разбором отличий доски-горбыля от бревна-спичкряжа, рассказом о франковагонах и факторах, определяющих цену на лес. Разобраться в ГОСТах с лету не удалось, и с определениями мне помог Офицеров, расхохотавшийся, когда я рассказал ему об идее.
В начале каждой недели журналисты и обвиняемые вваливались в поезд «Вятка» и трепались в вагоне-ресторане до поздней ночи — я обычно шел туда сразу, даже не заходя в купе, чтобы занять единственный столик с розеткой. Когда к нам присоединялся Навальный, рядом возникали простенькие говорливые мужички, старавшиеся затесаться в беседу. Иногда на остановках в окна стучались сторонники Алексея, специально пришедшие его поддержать, — тогда мы гурьбой выскакивали из вагона. Три дня мы проводили вместе в суде и соседних ресторанах, а потом ехали обратно.
В одну из первых поездок я брал интервью у Офицерова. Рядом сидела его жена Лида и грустно смотрела на мелькающий за окном кировский лес. Петр почему-то располагал к прямоте, и я жестоко расспрашивал его о детях: что они знают о процессе? Что родители скажут им, когда папа пропадет после приговора? Офицеров рассказывал, что ему дважды предлагали дать показания: «Если бы я оговорил Навального, меня бы не посадили, но потом до самой смерти — тридцать, сорок, пятьдесят лет — я бы жил с этим. Мое заключение длилось бы эти пятьдесят лет».
Я экономил скудные редакционные деньги и вместо гостиниц, куда заселялись остальные москвичи, снимал какие-то комнаты. Бухгалтерия требовала строгих отчетов, и я всякий раз лихорадочно искал, где бы поставить печать в командировочном удостоверении. Однажды Офицеров под всеобщий хохот отметил мой листок печатью «Вятской лесной компании».
* * *
В Кирове я старался не отходить от Навального. Как-то я снимал Алексея с Юлией, болтающих на ступеньках театра неподалеку от суда. Рядом с ними, доводя интимную сцену до абсурда, стоял мужчина с плакатом: «За Навального!» Когда судья объявлял паузу в заседаниях, я мчался к скамье подсудимых, чтобы поснимать смешные детали — например, как политик печатает одним пальцем.
Во время заседаний снимать было почти невозможно: Навальный сидел между своими адвокатами, поэтому почти все фотографии с ними выглядели как барельеф с Марксом, Энгельсом и Лениным. Я проводил часы в ожидании момента, когда Алексей откинется назад или вытянется вперед.
Зато я быстро научился писать репортажи, наконец-то разобрался в обстоятельствах дела и мог отвлекаться, подмечая интересные эмоциональные нюансы. Судья Сергей Блинов отказался заслушивать всех свидетелей защиты, но даже те, кого вызвали прокуроры, не помогали обвинению. Директор «Кировлеса», сухой низенький мужчина, беспомощно смотрел на адвокатов, путался в деталях и без конца повторял: «Как в про́токоле написано, так и было». Главы лесхозов один за другим говорили, что объем торговли с ВЛК был крошечным, убытки возникали из-за ошибок директора, а древесина, купленная Офицеровым до начала сезона, иначе просто сгнила бы. Экономическую экспертизу судья назначать не стал. Прокуроры час за часом читали платежки, счета-фактуры и справки:
— Накладная номер двадцать два шестьдесят один от третьего июля две тысячи девятого года, каэмдэка перечислило сорок пять тысяч пятьсот пятьдесят рублей десять копеек…
Среди них были даже документы об оплате Офицеровым древесины — они начисто разрушали обвинение, но это никого не смутило.
* * *
В начале июня назначенный Путиным мэр Москвы Сергей Собянин ушел в отставку, чтобы триумфально переизбраться по новым правилам. Выборы должны были пройти 8 сентября, и Навальный тут же объявил о своем выдвижении. Наши разговоры в поездах свелись к разным вариациям вопроса: «Ну ты что, серьезно веришь в свою победу?»
Теперь я постоянно снимал его и в Москве. Для регистрации Алексею надо было собрать сто десять подписей муниципальных депутатов, причем не больше одной от района. Несмотря на успех независимых кандидатов, их голосов все равно не хватало — и Навальный был вынужден уговаривать единороссов. Однажды я несколько часов сидел в офисе ФБК и снимал, как он с обреченным лицом делает звонок за звонком:
— Александр Семенович, добрый день. Это кандидат в мэры Алексей Навальный беспокоит… Уже отдали свой голос за Собянина? Понятно, извините.
За день на сорок таких звонков приходилось лишь несколько согласившихся. Коридор офиса с обеих сторон был увешан лицами депутатов. Сверху кто-то написал: «Кто не с нами — тот не с нами», а кто-то добавил: «Пока».
Тогда же на улицах появились агитационные кубы, первая инновация от штаба Навального. Квадратные баннеры с лозунгами, натянутые на четыре грани из металлических палок, выглядели куда лучше обычного стояния с плакатами. Я старался снимать их почаще, а Навальный, которого изводили бесплодные звонки депутатам, часто рвался из штаба, чтобы поговорить с волонтерами, раздающими газеты на этих кубах.
Я снимал одну из таких вылазок. В тот день шел дождь, и волонтеры на площади Революции придумали натянуть один из плакатов с портретом Навального не сбоку, а сверху, превратив куб в палатку, где можно было спрятаться от воды. Получались абсурдные кадры: Алексей, окруженный со всех сторон своими портретами, стряхивал с них стремительно натекающие лужицы.
Ливень усилился, и к нам в укрытие забежали трое студентов, а Навальный начал тоном школьного учителя их допрашивать:
— Вы знаете, что в Москве в сентябре выборы? А какие кандидаты, знаете?
— Собянин, — хором ответили парни.
— И еще… вот, — застенчиво добавила девушка, ткнув пальцем в импровизированную крышу над нашими головами.
Все волонтеры спрашивали Алексея про суд. Он отвечал с напускным спокойствием:
— Приговор точно будет обвинительным, вопрос в том, условный или реальный дадут срок. Если реальный — ну, сяду. Вы же никуда из-за этого не денетесь, правда?
* * *
Офицеров и Навальный все время повторяли это в разных формах. Не знаю, было ли это смелостью, бравадой или неверием в реальный срок, — но мне до последнего хотелось думать, что весь этот суд не всерьез.
Посеревший и погрустневший Блинов теперь откровенно торопил ход дела, и меня постоянно бросало из мрачной бюрократии заседаний в яркие будни мэрской кампании и обратно. Я снимал, как Навальный презентует программу, и старался следить за его конкурентами: фотографировал «яблочника» Сергея Митрохина в смешном кабинете с внутренним балкончиком и Собянина во время пафосной речи перед «волонтерами», которым заплатили (в толпе стоял человек с плакатом: «Спасибо за возможность ездить на велосипеде!»).
Лихая кампания все сильнее меня затягивала, но в июле стало ясно, что исход суда будет куда важнее. В прениях прокурор так и сказал: «Давайте выйдем из мира сказок и посмотрим на реальность». А затем потребовал приговорить Навального к шести годам колонии, а Офицерова — к пяти.
Даже Алексей выглядел пришибленным. В паузе он попросил журналистов отойти и лишь сказал Петру: «Все будет хорошо, ну пять лет, ну шесть, какая разница». Операторы госканалов тонко прочувствовали момент и сразу после речи прокуроров улизнули из зала. Телезрители не услышали последние слова обвиняемых, в которых они обращались к кому угодно, кроме судьи.
Навальный просил прощения у Офицерова, обещал уничтожить «феодальный строй» и говорил, что его невиновность очевидна всем, кто следил за процессом. Офицеров повторил, что не мог оговорить Навального, и закончил хлестким объяснением:
— Я не прошу снисхождения, потому что я невиновен. Снисхождение невиновным не нужно.
От меня ждали репортаж, и я побежал в гостиницу, сел на пол в коридоре, отправил текст редактору и разревелся. Я осознал, что Офицеров, улыбчивый полноватый мужик с пятью детьми, вечной ухмылкой и сшибающей с ног прямотой, через две недели будет отправлен в колонию.
* * *
К середине июля выборы и суд стали чередоваться еще быстрее, словно на старой кинопленке. Вернувшись из Кирова, Навальный неожиданно стал зарегистрированным кандидатом в мэры Москвы — недостающие подписи муниципальных депутатов ему внезапно передала «Единая Россия». Судя по всему, мэрия была уверена, что оппозиционер получит ничтожный процент голосов и Собянин на его фоне будет выглядеть вдвойне эффектно. Впрочем, внутри государственной системы явно боролись разные фракции: Алексей позвал сторонников к Мосгоризбиркому, чтобы отметить получение удостоверения, — и его прямо перед камерами утащили в автозак, но почти сразу отпустили. А я принялся готовиться к поездке на оглашение приговора, складывая вместе камеры, стремянку и флешки.
Очередь на вход обещала быть огромной, а часть мест в зале неизбежно должна была уйти семьям обвиняемых и знаменитостям вроде Бориса Немцова. Чтобы не рисковать и точно попасть внутрь, я приехал к суду самым первым: за сутки до приговора я положил у входа под камень листочек с именами всей выездной московской тусовки — и заодно договорился с адвокатами, что они проведут меня под видом стажера. Коллеги приехали чуть позже, и мы наверняка выглядели нелепо-беззаботно — кто-то даже позанимался йогой на крыльце суда, — но мрачное ожидание приговора нависало над каждым.
Илья Барабанов из «Коммерсанта», самый опытный журналист в нашей компании, знал губернатора Белых еще по его московской жизни и договорился о встрече перед приговором. Я тогда увидел его впервые и был впечатлен: он выглядел нормальным человеком, а не унылым чиновником и пытался развеселить нас местными байками. Например, про сельского школьного учителя, который получал льготу на электричество; когда проверка приехала к нему разбираться из-за огромного перерасхода, оказалось, что он через цепочку удлинителей подключил к своей розетке соседнюю лесопилку. Нас волновал только будущий приговор, но Белых лишь выдал полицейские инструкции: если Навального отправят в СИЗО, улицу у суда перегородят, чтобы дать автозаку уехать.
Утром все случилось так, как мы и ожидали. Зал заполнили москвичи, оптимистичный Немцов убеждал нас, что Навальный мирно отправится домой тем же вечером, Блинов торопливо читал приговор, взгляды мамы и жены Алексея пустели по мере приближения решающей части, да и сам оппозиционер все меньше улыбался. Когда между залом и обвиняемыми выстроилась цепь приставов — очевидный знак, что подсудимых возьмут под стражу, — Навальный беспомощно посмотрел на Офицерова. Им дали пять лет и четыре года колонии соответственно и минуту, чтобы на прощание обнять жен. Улицу перегородили, автозак уехал, а глава штаба Леонид Волков объявил, что Навальный снимается с выборов в знак протеста.
* * *
Сторонники Навального бродили по Кирову, пытаясь понять, в какой изолятор увезли Алексея. Я немного поснимал их и ушел, чтобы попытаться написать с приговора внятный репортаж, но вскоре сдался и попросил редактора склеить текст из сообщений, которые я передавал для онлайн-трансляции. Все было совершенно бессмысленно. Подошло время ехать обратно, и я отправился на вокзал. И тут… В комиксах такие моменты обозначают капслочным БЭЭЭЭЭМ!
19:35:07 ГОСОБВИНЕНИЕ МОЖЕТ ОБЖАЛОВАТЬ ПРИГОВОР НАВАЛЬНОМУ — ИСТОЧНИК
В Москве у Кремля только собиралась протестная акция, анонсированная штабом Навального на случай реального срока. Я кусал локти, что не буду ее снимать, и одновременно волновался за идущую туда Наташу — и тут, за полчаса до начала, на лентах агентств появилась безумная молния. Что это вообще значит? С каждой подробностью было все страннее. Оказалось, прокуратура обжаловала то, что Навального взяли под стражу в зале суда — хотя обвинители ровно этого и требовали! Многие журналисты уже успели уехать, а я остался в Кирове.
Утром изумленных арестантов привезли в областной суд. Алексей поначалу не верил, что его освободят, а когда адвокаты пересказали ему ходатайство прокуроров, отказался выходить из клетки: он был уверен, что Петра оставят за решеткой. С самого начала заседания я встал прямо за спиной Юлии и видел, как Алексей показывает сначала двумя пальцами на свои глаза, а потом одним — на нее, мол, я слежу за тобой, держись, не подавай вида, что тебе тяжело. Прокурор, вчера посадивший опасного преступника, теперь неловко просил его отпустить: пока приговор не вступил в силу, зачем держать его в СИЗО? Клетку открыли — и Навальный с Офицеровым бросились обнимать жен.
Постфактум многие объясняли этот праздник гуманизма давлением московских властей: снятие Навального и кампания бойкота мешали красивому переизбранию Собянина. Муратов рассказывал мне, будто решающим стало вмешательство Вячеслава Лебедева, председателя Верховного суда.
Как бы то ни было, уже следующим утром я снимал Навального с Офицеровым на перроне Ярославского вокзала в Москве. Сотни человек перекрыли проход на платформы, кидая цветы, полицейский надрывался: «Пропустите господина Навального!», а растерянные обвиняемые отвечали уместно пафосными речами в хиленький мегафон.
* * *
Навальный хотел выступить во всех ста сорока шести районах Москвы и в конце июля запустил серию митингов. Я надеялся попасть на первые выступления, но в штабе зачем-то решили отгородиться от журналистов — снимать в офисе нам больше не давали и даже не рассказывали о графике поездок кандидата. Корреспонденты пробовали скандалить в твиттере, но на второй или третий день мне повезло: Навальный выступал недалеко от моего дома, и я успел вычислить место по фотографии. Теперь ругались уже его конкуренты из «Яблока», вечно обвиняющие журналистов в фаворитизме.
Это было несправедливо: я честно старался снимать их кандидата, но Митрохин всякий раз вел себя предельно нелепо. Как-то я поехал с ним на агитационный поход по ярмарке меда, и на пятой минуте выяснилось, что в будний день там можно встретить лишь иногородних продавщиц. Митрохин принялся растерянно сосать леденец перед камерами.
Пока Навальный на глазах менял российскую политику, кандидаты от «системной оппозиции» продолжали агитировать как обычно: газеты с кроссвордами, редкие уличные выступления перед пассивными сторонниками, ростовые фигуры у метро и платные промоутеры, выкидывающие пачки листовок в урны. На этом фоне волонтеры штаба Навального занимались «визуальным захватом города» с помощью кубов, наклеек и баннеров на балконах; его дизайнеры разработали эффектный фирменный стиль; политическое содержание его кампании — «измени Россию, начни с Москвы» — подразумевало настоящий нерв. Все это работало: рейтинг Собянина падал на пять процентов каждую неделю, а Алексей все более явно становился его единственным конкурентом.
Это было заметно и на улице — на районные митинги Навальный собирал уже не десятки, а сотни человек. За считаные дни его штаб выстроил настоящий конвейер: сотни агитационных кубов, колл-центр, бесперебойный выход материалов. Навальный за день объезжал несколько районов Москвы, и перед каждой встречей волонтеры распространяли специальные листовки-приглашения, а после раздавали газеты с пересказами конкретно этого выступления. Во время одной из встреч я снимал бабушку, нежно державшую Навального за рукав, пока он расписывался на журнале Esquire со своим лицом на обложке.
Мэрия отвечала оппозиционеру как умела: работники управ срезали плакаты с балконов; в типографии, печатавшей газеты, устроили обыск; в квартиру, где якобы хранилась незаконная агитация за Навального, нагрянул с болгаркой наперевес кандидат-справедливоросс. В попытке перехватить инициативу Собянин свез нелегалов-вьетнамцев в специальный лагерь на окраине Москвы. На следующем митинге Навальный назвал это показухой. «Правильно, сынок!» — подбадривала Алексея бабушка в первом ряду, когда он заговорил о том, что нужно ввести визы со странами Средней Азии и дисквалифицировать подрядчиков, использующих труд нелегалов.
* * *
Читать социальные сети стало невозможно: оголтелые оды Навальному перемежались с безумными нападками. Я даже видел пост, где его программу критиковали за отсутствие пункта о развитии сельского хозяйства! Навальный остался единственным оппонентом Собянина с двузначным рейтингом. Казалось, что пиком кампании станут дебаты — но единоросс предпочел «сосредоточиться на непосредственном общении с москвичами» и от участия в прямой дискуссии отказался.
Мы с Наташей решили наугад поехать на одну из встреч Собянина с этими самыми москвичами. Уже у входа мы заметили надпись на афише мелким шрифтом, сообщавшую, что говорить с горожанами будут доверенные лица единоросса, а не он сам. Мелкий шрифт не заметили и горожане, набившиеся в зал небольшого местного театра. Разъяренных москвичей пытались успокоить учитель, чиновник и ведущая Первого канала Арина Шарапова. Получалось у них не очень: Шарапова смотрела на людей с нескрываемым презрением, а учитель скрипел, что даже подростки ведут себя лучше. Из толпы кричали, что часть мест заранее заняли проплаченные сторонники мэра, а со сцены парировали, что это вопрос не по теме.
В самом конце встречи местная жительница вынесла к сцене огромный торт с портретом Собянина. Было видно, как ей важно продемонстрировать любовь к мэру. У микрофона женщина успела лишь указать на мужа, сидящего рядом в инвалидной коляске, и тут Шарапова перебила ее, с деланым ужасом всплеснув руками:
— Я боялась, что в коробке бомба!
В этот момент ведущий объявил, что время встречи закончилось, и доверенные лица улизнули со сцены под недовольный рев тех, кто не успел задать вопрос. Женщина-кулинарка покатила коляску мужа к выходу. «Все сбежали, а торт бросили…» — сокрушенно повторяла она.
Наш репортаж об этом агитационном триумфе собрал десятки тысяч просмотров за ночь, но в бумажную газету его решили не ставить. Муратов сказал, что «хватит скандала», а на вопрос кого-то из редакторов: «Это что, цензура?» — прямо ответил: «Да, цензура». «Новая газета» снимала помещение в стареньком доме на Чистых прудах, и в редакции шептались, что из-за льготных условий аренды главред вынужден подыгрывать мэрии.
* * *
К концу августа Навальный был явным центром консолидации для всех недовольных властью в Москве, а его штаб — единственным эффективным штабом. В этой ситуации Алексей выбрал самый естественный для себя путь: обострять.
Днем 25 августа, в воскресенье, за две недели до выборов, на бульваре у станции метро «Сокольники» появилась огромная сцена в цветах кампании Навального — с экраном, дорогим светом и даже платформой для телекамер. А штаб Алексея впервые широко анонсировал его районный митинг. Это было уже семьдесят третье выступление кандидата!
Я приехал туда примерно через час, к самому разгару дискуссии за сценой: изумленные полицейские и чиновники пытались доказать юристам штаба, что такой митинг незаконен. Те настаивали, что кандидаты имеют право на агитацию, и время, когда Навальный должен был выйти выступать, неумолимо приближалось. Наконец в окружении омоновцев к проводу, идущему к сцене от генератора, подошли два парня в тренировочных костюмах. Я просунул камеру между чьих-то ног, снимая, как эти двое разрывают контакт… Но звук и свет не отключились!
В этот момент на сцену поднялся Навальный. Оказалось, что электричество давали сразу четыре генератора и любого из них хватало для работы микрофона:
— Я хочу сказать, что команда омоновцев пытается перегрызть шнур нашей сцены. Дорогие омоновцы, секундочку внимания. Мы пойдем отсюда пешком, если вы! Не оставите! В покое! Наш шнур!
Полицейские ретировались, и Навальный смог начать выступление. Он долго перечислял истории, услышанные на районных встречах, — про недоступность томографов или ремонт подъезда, сделанный лишь на бумаге. Потом прошелся по своей программе — от ее антимигрантского куска («я знаю про классы в московских школах, где больше половины детей не говорят на русском языке») до прозрачности власти и выборности мировых судей. Через час, когда Навальный уже заканчивал, на сцену все же пробрался низенький толстый мужчина с виноватой улыбкой, похожий на чеховского персонажа. Из их диалога с Навальным было слышно лишь то, что Алексей говорил в микрофон:
— …
— До выяснения обстоятельств?
— …
— Я должен один идти или мне всех позвать? Ладно.
Навальный повернулся к замершим зрителям и с усмешкой продолжил:
— С товарищем полковником мы сейчас установим обстоятельства, а после дня выборов мы с ним еще лучше установим обстоятельства.
Алексей сам ушел со сцены, но коллеги полковника не смогли отказать себе в удовольствии скрутить кандидата по дороге к автозаку. Навального освободили через час. Его рейтинг продолжал расти с каждым новым опросом.
* * *
Настоящие, живые выборы оказались наркотиком похлеще любого сериала. Я втайне надеялся, что успех Навального защитит его от реального срока по делу «Кировлеса». Сплетение этих драм, судебной и электоральной, привело к тому, что моя нейтральность дала трещину и я призвал читателей голосовать за Навального. Его программа на фоне кировского процесса выглядела настоящей утопией: там — судьи, штампующие приговоры по политическим делам, а тут — судьи, отвечающие перед избирателями.
В день выборов я не хотел упускать ни секунды. Я начал в восемь утра на участке у дома, в тихом университетском районе, — и заодно проголосовал. Фамилия Навального в бюллетене выглядела совершенно сюрреалистично. После этого я помчался к дому Алексея. В прошлый раз я был там во время обыска, а теперь снимал, как он с семьей чинно идет в соседнюю школу голосовать за самого себя. Из-за съемки на улице в набитый репортерами зал я влетел одним из последних, слегка растолкал коллег, чтобы занять хорошую точку возле урны для голосования, — и вдруг понял, что в жаркой толпе все мои объективы запотели.
Днем я увязался снимать надомное голосование — несколько членов комиссии с переносными урнами пошли по квартирам пенсионеров, заранее это запросивших. В самом центре города нашлись жуткие бараки и коммуналки, жители которых, конечно, голосовали за Собянина, потому что слышали про мэра в телевизоре.
Впрочем, к вечеру выяснилось, что в таком голосовании и скрывалась главная интрига дня. Со времен президентских выборов списки надомников без видимых причин разбухли вдвое. К вечеру избирком перестал публиковать текущие данные о явке — а потом объявил финальные результаты: 51,37% у Собянина. Как раз чуть-чуть выше порога победы в первом туре. Навальный набрал невероятные 27%, 632 тысячи голосов — в три раза больше, чем вся «системная оппозиция» вместе взятая. Штаб объявил, что победу инкумбента не признает и требует второй тур. Следующим вечером, в понедельник, Навальный выступил перед сторонниками на Болотной. Он выглядел выжатым, назвал это «митингом усталых людей» и спросил у собравшихся там десятков тысяч: победа это была или поражение? Толпа не очень стройно ответила, что победа. Тогда Навальный сказал:
— Некоторые из вас ждут, что я призову оставаться на этой площади. Но я бы хотел оставаться с вами честным. Я не собираюсь вас подставлять. Когда наступит время — а может быть, оно наступит, — когда я позову вас участвовать в несанкционированных акциях, переворачивать машины, поджигать фаеры, я вам так и скажу прямым текстом: приходите те, кто готов поджигать фаеры и ночевать на асфальте. И буду с вами ночевать на асфальте.
* * *
В середине октября, через месяц после выборов, семилетний мальчик вместе с мамой ходил по магазину между рядами с лапшой и козинаками и деловито складывал продукты в тележку, приговаривая: «Вот это папе пригодится в тюрьме». Семья Петра Офицерова собирала его в Киров — областной суд рассматривал апелляцию на июльский приговор.
Журналисты до утра спорили в поезде, каким будет исход. Оптимисты говорили, что срок Навальному с Офицеровым заменят на условный. Я был пессимистом, как и жены обвиняемых: у них были наготове баулы с одеждой, едой и сигаретами.
Тройка судей не стала исправлять даже самые очевидные нарушения Блинова вроде отказов в вызове свидетелей и в назначении экспертизы. Когда судьи ушли в совещательную комнату, пессимистами были уже все. Нас вывели из зала; Алексей и Юлия ушли в дальний конец коридора и то обнимались, то что-то обсуждали, и даже обычно шумные журналисты мрачно молчали и не пытались подойти ближе.
Впрочем, равнодушная спешка судей не оказалась игрой в пользу обвинения — она была просто равнодушием. Все было явно решено заранее. Срок Навальному и Офицерову заменили на условный, и они ушли из суда, держась за руки со своими женами. Ненужные теперь баулы с тюремными вещами как будто стали легче.
«Мечтатели против космонавтов»
электронная книга
аудиокнига
бумажная книга
бумажная книга с автографом автора
