Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

Мы продолжаем публиковать книгу Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Москва, 2001–2010

Я попал в журналистику совершенно случайно.

Все началось в десятом классе, с первого панк-концерта. Меня здорово помяли в толкотне — но рев гитар пронзал насквозь, и я влюбился в это ощущение. Тогда же я стал завсегдатаем фанатской трибуны московского «Спартака», где старался не замечать имперские флаги и наслаждался едким дымом фаеров, чувством единства в толпе и чередованием суровых зарядов с детскими песнями. Почему-то мне казалось необходимым брать с собой на концерты и футбол мамину камеру-мыльницу.

Незадолго до первого курса родители подарили мне на день рождения зеркалку. Я бросился экспериментировать: использовал странные объективы, добавляющие на кадр свечение или искажения, заваливал композицию по диагонали, отказывался от любой обработки или, наоборот, применял дикие фильтры. Не умея различать оттенки, я постоянно ошибался с балансом белого. Я запоминал каждый комментарий, который оставляли под моими постами в «Живом журнале», и старался применять на практике любые советы. Все больше и больше времени я проводил в клубах и на стадионах с камерой в руках, а университет почти забросил.

Впрочем, чем лучше становилась моя техника, тем тяжелее мне приходилось. Фанаты на громоздкую камеру смотрели мрачновато: «палево щщей» в этой среде не приветствовали. На концерты я проносил фотоаппарат тайком, но снимать незаметно было невозможно, и несколько раз меня избивали охранники.

Постепенно я начал искать «работы» — мне нравилось называть так съемки под заказ, но почти всегда я снимал за аккредитацию. Например, я уговорил знакомых с сайта «Панкгазетка» пустить меня на день рождения группы «40 УКВ».
— Из-за того, что творилось в зале, и нежелания разбить камеру снимал практически с одной точки… — серьезно писал я редактору, который мог аккредитовать почти на любой концерт и потому казался мне полубогом.

— Выстройте баланс белого, раскройте диафрагму, а то фотографии многие выглядят темными. Но есть пара хороших моментов. Я сообщу, как все появится на сайте, — вежливо и не менее серьезно отвечал мне какое-то время редактор. Потом забанил.

* * *

Я снимал все, до чего мог дотянуться: акустический концерт в студии только-только открывшегося телеканала «Дождь», саундчеки, репетиции, бекстейджи фотосессий. Каждые несколько недель интернет подкидывал новые заказы или просьбы поделиться снятым.

Как-то редактор сайта ДДТ пообещал мне аккредитацию на концерт в Великом Новгороде. Сойдя с поезда, я переночевал в привокзальной шаурменной и пешком отправился через поле к хоккейному стадиону, где играла группа Юрия Шевчука. Я был счастлив, увидев свой кадр на флаере кавер-фестиваля любимой панк-группы. Пару раз я даже снимал свадьбы — так я впервые заработал деньги фотографией.

Съемки стали определять всю мою жизнь: теперь мне было скучно на концертах без камеры, зато музыканты, которых я снимал, неожиданно становились моими приятелями. Еще год назад меня с мыльницей в руках мяли в слэме на их концертах — а теперь мы гуляли с Тэмом Булатовым из Lumen по Казани и Ярославлю, а Дима Спирин из «Тараканов!» прятал меня в гримерке после небольшой драки в мрачном питерском клубе.

Я мгновенно сближался и с фотографами. На каком-то концерте мы подружились с Олегом Рыбенко, снимавшим для фанатского сайта московского «Локомотива». Вскоре для этого сайта начал фотографировать и я. Администрация удивлялась такому интересу от болельщика «Спартака», но то и дело отправляла меня что-то снимать: матчи молодежных команд, конкурс красоты среди болельщиц, встречу руководства клуба с фанатами.

После одной из первых съемок Олег написал, что я «нарушал обычные методы работы, много ходил и даже вышел на поле». У меня не получился ни один кадр с собственно игрой в футбол, только трибуны, тренеры и мокрый осенний лист, упавший на белую линию на газоне.

Мечтая о славе и новых заказах, я постил снятое на всех доступных площадках. Гигантский спортивный сайт Sports.ru тогда как раз строил блог-платформу, для которой писали и снимали его читатели. Сайт предложил мне сезонную аккредитацию на чемпионат России по хоккею, и я никогда не выкладывал эту заламинированную бумажку из рюкзака.

* * *

Фотография появилась в моей жизни внезапно, а вот политика была рядом с детства. Родители выписывали три газеты — «Известия», «Московский комсомолец» и «Коммерсантъ», — и я, сколько себя помню, старался их проглядывать. Дефолт, Примаков развернул самолет и не полетел в США, чеченские боевики вторглись в Дагестан. В тринадцать в моем телефоне поселилась набранная крошечным шрифтом мобильная версия «Ленты.ру» — это был первый новостной сайт, который я стал постоянно читать. В четырнадцать почти все карманные деньги я тратил на парфеновский журнал Newsweek и газету «Газета». Новости моего детства — это список терактов: дома в Москве, 9/11, Норд-Ост, Беслан.

Мои школьные друзья тоже интересовались политикой: однажды мы с одноклассниками даже опоздали на урок, споря об американском вторжении в Ирак в столовой за ячменным кофе и школьной пиццей. Правда, чем старше я становился, тем аполитичней делалась среда вокруг меня. В 2008 году, в день, когда началось российское вторжение в Грузию, я был в палаточном лагере, и взрослые вокруг удивлялись, зачем во время красивого заката за рекой я без конца обновляю новостные сайты, «ничего же не изменишь». Глядя на них, я решил, что знать — это уже действие.

Еще через три месяца, на первом курсе, я впервые оказался недалеко от центра событий: в паре сотен метров от факультета психологии, где я учился, Госдума принимала поправки к Конституции. Президентский срок продлевали до шести лет. Однокурсники отмахивались, а я был в ужасе и потратил обеденный перерыв на то, чтобы сходить к зданию парламента. Но там в унылом пикете стоял единственный протестующий.

* * *

Время от времени я писал о политике в ЖЖ, ругая милитаристскую риторику властей или хамские акции прокремлевских молодежных движений, но в офлайне ни в чем не участвовал: либеральные партии были раздавлены, агрессивные национал-большевики мне не нравились, а объединенные «Марши несогласных» затихли после серии разгонов. Я ходил на концерты политизированных рок-групп и писал маркером антипутинские слоганы на щитах с рекламой выборов.

Главной протестной силой тогда постепенно становилось движение «Стратегия-31». Вождь нацболов Эдуард Лимонов придумал изящную концепцию: раз свободу собраний гарантирует 31-я статья Конституции, оппозиция должна каждое 31-е число выходить на Триумфальную площадь и добиваться реализации этой самой свободы. Такая логика упрощала оповещение сторонников — дата новой акции всегда была известна заранее — и одновременно предлагала удобный ритм протеста, не слишком частый и не слишком редкий. Власти на ходу придумывали поводы не согласовывать заявки: их отклоняли под предлогом проведения фестиваля велосипедистов или акции по сбору донорской крови, а пришедших на протест активистов задерживали. Тем не менее с каждым разом на Триумфальную выходило все больше людей — счет пошел на тысячи.

Я следил за этим со стороны, пока седьмую акцию, 31 мая 2010 года, не разогнали особенно жестоко. В июне всего тридцать дней, а 31 июля я впервые в жизни вышел на уличный протест. Собираясь, я сдержанно написал в блоге: «Мне страшно. Я не люблю, когда меня бьют. И я не верю, что этот митинг может что-то поменять. Но терпеть я тоже больше не могу». В посте я объяснял десяткам своих читателей, почему решил идти: госмонополии, коррупция, удушение СМИ, милицейский беспредел. Кроме злости меня вело на площадь и желание знать. Я боялся разбить зеркалку и взял с собой мамину мыльницу.

Центр площади был перекрыт: там проходил фестиваль стритрейсеров, намеренно назначенный на 31 июля. Протестующим оставались лишь тротуары вокруг, и милиция рассекала людей цепями, дробя собравшихся на небольшие группы и выхватывая самых активных. По пути от автозаков милиционеры вежливо извинялись перед случайно задетыми, а обратно возвращались, унося кого-нибудь из протестующих под скандирование: «Фа-шис-ты!» Мегафоны гремели абсурдным предупреждением:
— Уважаемые граждане! Не мешайте проходу других граждан!

Я держался в стороне, стараясь не попасться милиции, но несколько раз силовики пытались хватать людей рядом со мной, и мы с соседями сцеплялись руками, чтобы им помешать. Когда молодой лидер левых Сергей Удальцов приковал себя к какой-то решетке в паре метров от меня, я отошел подальше. К нему тут же слетелись фотографы и телевизионщики, а запоздавшие журналисты впечатлили меня тем, как проворно они расставили небольшие стремянки, чтобы снять прибежавших с кусачками силовиков.

После протеста я в небольшой толпе пошел к отделению милиции и скандировал: «Свободу!», вглядываясь в окна, где мелькали задержанные. Омоновцы грубо выдавливали собравшихся с окрестных тротуаров, и я страшно гордился, что не отвел взгляд, когда высокий боец снисходительно на меня уставился.

* * *

Ощущение дерзкой свободы совершенно меня захватило, и я начал ходить на все акции подряд.

Второй главной темой протеста тем летом была борьба за Химкинский лес, который вырубали ради строительства платного шоссе до Петербурга. В августе власти согласовали на Пушкинской площади митинг-концерт в защиту леса, и я впервые оказался на разрешенной акции. Вокруг меня стояли тысячи человек. Я вертелся на месте, пытаясь разглядеть край толпы.

Среди выступавших был и Шевчук, но на машину со звукоусилением напали провокаторы на мотоциклах, и лидеру ДДТ пришлось петь с репортерской стремянки. Чуть позже на площади все же появились грузовичок-сцена и мегафоны. Популярная тогда группа «Барто» исполнила свой хит:

Я готова, а ты готов
Поджигать ночью машины ментов?
Это как правило жизни, признак хорошего вкуса
В отношении тех, для кого закон — мусор.

Закончился митинг объявлением, что «сегодня в России родилось гражданское общество», и я отнесся к нему очень серьезно. Тем более что через несколько дней президент Дмитрий Медведев в специальном обращении фактически удовлетворил требования протестующих и приостановил строительство трассы. Митинги могли влиять на власть — это чувство кружило голову!

* * *

Неделей позже снова была акция на Триумфальной. Я уже не боялся лезть в самую гущу, впервые увидел вблизи жесткие задержания и даже попробовал их снять. О честности публикации я не задумывался, просто хотел передать свою злость: кадры с цепями милиционеров я покрасил холодными тонами, а с протестующими — теплыми.

В октябре я вступил в «Партию народной свободы»: новое объединение демократов пыталось набрать сорок пять тысяч членов и получить официальную регистрацию. На митинге коалиции я впервые увидел знаменитого Бориса Немцова, чьи едкие речи на дебатах смотрел еще ребенком, и его молодого сторонника Илью Яшина, известного смелыми протестами вроде имитации самосожжения. Еще через пару недель я пошел на первую акцию российских либертарианцев, которые решили отметить ночь Гая Фокса факельным шествием; огонь запретила милиция, и мы нелепо кружили в сумерках по бульвару с незажженными факелами. Вскоре я впервые поучаствовал в одиночном пикете: в Москве жестоко избили журналиста «Коммерсанта» Олега Кашина, и у главного здания МВД на Петровке круглосуточно роились журналисты и активисты, требуя провести расследование.

К концу осени я перестал общаться почти со всеми старыми друзьями: любой молодой активист был ярче всех моих знакомых. Пикетами за Кашина руководил Бериллий, высокий полный парень с вечно несчастным взглядом, — он постоянно что-то придумывал и всех организовывал. Среди либертарианцев самой заметной была Вера Кичанова, эдакая студентка-отличница, внезапно решившая дать отпор хулиганам. В либеральном движении «Солидарность» главной была Настя Рыбаченко, которая предлагала самые смелые акции. Со всеми можно было до хрипоты спорить о тактике протеста и мечтать о том, что мы будем делать после победы.

* * *

На конец декабря назначили оглашение нового приговора Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, олигархам, арестованным по обвинению в хищении еще в 2003 году после попытки начать финансировать оппозицию. Мне тогда было двенадцать, и дочь Ходорковского — владельца нефтяной компании ЮКОС — училась в моей школе на год младше. Сотрудники ФСБ приходили к директору за какими-то документами ее отца, но тот потребовал прислать официальный запрос. Симпатии всей школы, конечно, были на стороне бизнесмена. За семь лет, прошедших с тех пор, Ходорковский и Лебедев стали главными российскими политзаключенными.

Я мечтал поснимать в суде, и Кичанова, которая стажировалась в «Новой газете», познакомила меня с ее бильд-редакторами. О гонораре и речи не шло — сама возможность публиковать фотографии в настоящем издании потрясала! Вечером мой кадр, снятый у здания суда, вышел в редакционном фейсбуке.

В предпоследний день оглашения приговора я решил, что попробую попасть внутрь и снять самого Ходорковского. Улицу у суда тогда наглухо перекрыли силовики — и тут неожиданно пригодилась сезонная хоккейная аккредитация от Sports.ru. Омоновцы и приставы в суматохе не заметили на бумажке клюшки и шайбу, а вот ламинат и заветное слово «Пресса» сработали. Силовики расступились, и в этот момент я почувствовал себя журналистом.