Леонид ПарфёновОтмена частной торговли
Вместо торговли в СССР теперь — снабжение. Изощренная система карточек регламентирует: кто, где, что, сколько и почем может купить из продуктов и промтоваров.
С года «великого перелома», 1929-го, правительство быстро «свертывает нэп», изгоняя предпринимателя изо всех отраслей. Установлена госмонополия на любые сырьевые, товарные и денежные ресурсы. 11 октября 1931-го запрещают частную торговлю — кроме рынков. Крестьянство в результате коллективизации тоже становится государственно-колхозным, и продовольственный кризис со снабженческим грянули вместе. Карточки поначалу вводили на местах, чтобы, поделив присланные центром «фонды», гарантировать населению минимальное пропитание. Теперь еды уже не хватает в столицах, и систему распределения делают единой для всего СССР.
Города разбиты на четыре списка. Лучше всех обеспечиваются главные индустриальные центры, а в них — люди, занятые в тяжелой промышленности. Шахтеры Донбасса и бурильщики Каспия могут купить в месяц 3 кг мяса, 2 кг рыбы, 1,2 кг сахара, 2,4 кг крупы, 400 г масла. А в текстильной Ивановской области рабочим первой категории положено по 0,5 кг мяса, 1,5 кг рыбы, 1 кг крупы и 0,8 кг сахара, а остальным — только 1 кг рыбы и 400 г сахара (см. «Вичугский бунт», 1932). Причем от снабжения основного кормильца семьи зависят карточки, выдаваемые на его детей: ребенку швеи достается меньше, чем ребенку сталевара. Товарные квоты сокращаются, всюду ежеквартально пересматривают пайковые нормы и меняют комбинации причитающихся продуктов. Стихотворение Николая Олейникова «Неблагодарный пайщик» написано в 1932-м:
Когда ему выдали сахар и мыло,
Он стал добиваться селедок с крупой…
Типичная пошлость царила
В его голове небольшой.
Особое обеспечение Москвы и Ленинграда контролирует Политбюро. Кремлем ранжированы магазины-распределители союзных и республиканских ведомств и разряды приписанной к ним элиты. Высшая знать, жильцы Дома правительства (см. 1931), могут ежемесячно получить в своем спецгастрономе 4 кг мяса, 4 кг колбасы, 8 кг рыбы, 3 кг сахара, 1 кг кетовой икры, а молочные продукты, овощи, фрукты для них «отпускаются» без ограничений. На Москву, где 2 % населения, приходится 20 % госпродовольствия. Столице и Ленинграду достается треть промтоваров страны. С этого времени несколько советских поколений будут совершать в два главных мегаполиса паломничества за покупками.
Уровень обеспечения местных руководителей зависит от важности региона и, разумеется, от занимаемого поста. Добротные пайки — у военных и чекистов, а их начальники входят во властную номенклатуру. Деятелей науки и культуры подкармливают только в столицах, и живущему в Тамбовской области «народному академику» Мичурину (см. 1932) масло, сыр, конфеты выделяют особо. Учителя и врачи в городах обычно приравнены по карточкам к рабочим первой категории, их коллеги в деревнях — ко второй. Из занятых в сельском хозяйстве более-менее регулярно снабжают специалистов МТС, агрономов, ветеринаров. Колхозникам городские товары поставляют чаще «целевым назначением» — например, сахар за дополнительно сданный лен. Даже лояльные власти активисты пишут жалобы: в сельмагах нет мыла, ниток, соли. Вывозя продукты на рынок, крестьяне предпочитают не продавать их — на одни деньги почти ничего не купишь, — а обменивать на вещи. Туго приходится «лишенцам» — бывшим дворянам, буржуа, священникам. Уцелевшие «представители чуждых классов», помимо гражданских прав, лишены и карточек.
Упразднив торговца-частника, советское государство само стало «коммерсантом», установив, кроме цен, по которым отовариваются карточки, «коммерческие» — в два–три раза выше. По ним продажа свободная. К 1934 году коммерческую торговлю хлебом введут в 746 населенных пунктах, то есть во всех городах и крупных поселках. На ткани, одежду и обувь устанавливают «средне-» и «сильноповышенные» коэффициенты в зависимости от спроса. Зато в распределителях для госаппарата цены даже ниже «карточных» — тот, кто лучше всех снабжается, еще и меньше всех платит. Снабжение определяет ранг столовых, больниц, санаториев, детских садов, дачных поселков, особых вузов вроде совпартшкол и проч. При этой запутанной иерархии допуска к благам процветает черный рынок, дельцы которого могут жить лучше советских вельмож.
Карточки подделывают и перепродают. К закрытым распределителям прикрепляются за взятки, по родству или знакомству. Это называется «по блату», и присказка «блат главнее Совнаркома» указывает — кто действительно правит страной. Продукты расхищаются при перевозке, на складах, в торговле, в общепите. Несуны воруют со своих предприятий. Из-под прилавков реализуется «левый» неучтенный товар. Столичные вокзалы полны мешочниками, вывозящими за день тысячи пудов хлеба. По донесениям НКВД, рынки «наводнены спекулятивным элементом», с которым безуспешно борется комиссия члена Политбюро Рудзутака. В год за спекуляцию судят свыше 100 тысяч человек, устраивают показательные процессы с расстрелами — ничего не помогает. В середине десятилетия карточки отменят, но товарный дефицит неодолим, торговля свободной не станет и нормирование «в одни руки» сохранится.
