Анна БерсеневаМОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. МИХАИЛ МИНАКОВ
ПОСТСОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК И ЕГО ЭПОХА
Публикация книги Михаила Минакова ««Постсоветский человек и его время. Опыт философского осмысления постсоветской эпохи» (Издание 2-е дополненное и исправленное. Рига: Brīvā Universitāte. 2024) в издательстве Свободного университета позволяет предположить, что она может использоваться для обучения. Предположение подтверждается: анализ, предпринятый автором, профессором Свободного университета, так глубок и вместе с тем, вследствие продуманной структуры, так понятен, что изучать по этой книге постсоветскую эпоху можно и нужно. Причем нечто новое и значимое найдут в ней и те, для кого она совпала с их сознательной жизнью, и те, кто знают о ней лишь от старших родственников, слишком часто страдающих аберрацией памяти.
При этом в книге Михаила Минакова нет ничего такого, что могло бы сделать ее скучной для любой из этих двух читательских категорий. Это полноценное научное исследование не только написано ясным языком, но и дает читателю ясное же представление о предмете авторского внимания.
Михаил Минаков предпосылает книге уведомление, что он писал ее на трех языках - английском, русском, украинском - и при том, что каждая версия несколько отличается от других, поскольку адресована разным аудиториям, структура и аргументы, изложенные в каждой, одинаковы.
После 24.02.2022 постсоветский период получил четкие хронологические очертания: автор относит его начало к 1989-1991 годам в СССР, а окончание - к весне 2022 года. «Эта эпоха стала сформированным, завершенным предметом исследования, по отношению к которому можно удерживать не только исследовательскую дистанцию, но и временнýю, - пишет Михаил Минаков. - Я считаю, что оба упомянутых разрушительно-созидательных процесса были историческими цезурами, отделившими постсоветский период и от советской эры, и от новой, еще не названной эпохи, которая разворачивается перед нашими глазами на землях Восточной Европы и Северной Евразии».
И все-таки эта книга — не столько о массовых процессах, сколько о «постсоветском человеке, пусть непродолжительном, но ярком и самобытном культурно-антропологическом типе, сформировавшемся в цезуре 1989–1991 годов. <…> Постсоветский человек возникает как недолговечный и трагичный исторический субъект в процессе самопреодоления». Судить об этом человеке автор предлагает не гипотетически, а по его поступкам и их последствиям. Он интерпретирует «постсоветский период как беспрецедентную историческую среду, в которой постсоветский человек проявил себя в создании новых социальных миров, экономик, политических и правовых систем. Соответственно, судить о нем я предлагаю по достижениям во всех этих начинаниях».
Начинается анализ с того, что лежит в основе постсоветской истории - с ее философских аспектов. Поскольку в силу «обнадеживающей катастрофичности человеческого существования проявляется его творческая сила, способность к положению новых начал в мире», проявилась эта сила во многих измерениях, в том числе и в политическом.
Анализируя логику каждого этапа постсоветской эпохи, Михаил Минаков начинает с того, как в перестройку и революцию 1991 года «советский мир на глазах распадался на малосвязанные между собой элементы». Он и приводит примеры таковых распадающихся связей, и наблюдает неожиданные, едва ли не курьезные новые связи между элементами мироустройства - например, между горбачевскими антиалкогольными законами и свободной прессой:
«Эксперимент с сухим законом привел к отчуждению правящей группы и советского населения, накоплению огромной социальной энергии, не находящей более успокоения в алкогольном делирии. Смена политики компартии в пользу гласности и ослабление партийного контроля за прессой неожиданно сделали советскую прессу органом информирования и публичной дискуссии. Одновременно эту прессу стали читать и на нее подписываться десятки миллионов отрезвевших читателей, превращавшихся — зачастую поневоле — в граждан».
Очевидно для исследователя и усиление ценностей и практик индивидуализма - в бизнесе, в религиозной сфере, в интимности и сексуальности. «Но этот новый опыт совпал с восприятием ближнего как подозрительного конкурента, а не сотоварища и согражданина» - констатирует Михаил Минаков.
В период постсоветского рассеяния (1992–1994) все постсоветские страны при проведении фундаментальных реформ во всех публичных и приватных секторах поделились на быстрых и медленных реформаторов. При этом скорость, глубина и эффективность построенного были взаимосвязаны. Там, где экономические реформы соединялись с политическими, «социальный шок» цезуры и реформ был сильным, но коротким», - замечает исследователь.
В 1995-2000 была предпринята попытка стабилизации и началось «закрепление вновь построенного как в интересах властных элит, так и в интересах возникающего «среднего класса» и гражданских наций», а также расцвет наук, искусств и литературы, вышедших из подполья и начавших не только (и даже не столько) осмыслять советский опыт, но и проявлять все больше интереса к современности. Но одновременно с этим «СМИ и сообщество журналистов достигли своего рода зрелости, отойдя от революционного романтизма перестройки и ранних 90-х и приняв денежную ориентацию и цинизм за основу профессии. Олигархизация СМИ, «джинса» и медийные войны стали формировать общественное мнение едва ли не больше, чем ответственная журналистика, порожденная гласностью».
Подробный анализ всех этих процессов завершается выводом:
«Конец ХХ века постсоветские народы встретили, будучи населением мир-системной периферии с ее бедностью и бесперспективностью, но и с возможностью создавать уютные мирки потребления и успеха либо культурного сопротивления в форме непризнания копирайта и сквотов современного искусства. Своего рода лозунгами того времени были: «Лишь бы не было вновь войны. Лишь бы начался экономический рост. Лишь бы криминалитет оставался в социальных гетто, за пределами центральных улиц». И хотя лихие — а также вольные и дерзкие — 1990-е годы открывали все возможности для прометеевских поступков, постсоветские люди слишком часто поддавались простым радостям приспособленчества, ужасу перед возможностями свободы, инстинктам конфликтного индивидуализма, соблазнам потребительского капитализма и искусам постмодерного декаданса. Политическое творчество в таких условиях проходило все больше рывками, непоследовательно и безыскусно, а результатами стали хрупкая свобода и эффективное подчинение».
Именно это и оформил первый путинский общественный договор - «отказ россиян от политических свобод в пользу безопасности и увеличения дохода домохозяйств».
В последний же период постсоветской эпохи, начавшийся в 2008 году, проявилась все возрастающая тенденция к региональной энтропии, и «война показала себя если не желанной, то приемлемой для обществ».
Подводя этой эпохе итог, Михаил Минаков замечает, что к 2022 году «общества Восточной Европы и Северной Евразии пришли в следующем виде. Большинство населения региона жило в автократических государствах, где пространство экономических свобод было больше, чем в СССР 1990 года, а политических свобод, равенства и доступности к базовой социальной безопасности — пожалуй, меньше. А те страны, где оставалось место свободе, находились в системном и экзистенциальном конфликте с соседями-автократами и нуждались во внешней защите. Постсоветская среда все требовала внешнего вмешательства для поддержания своего существования».
Чрезвычайно важен также анализ того, как эволюционировали представления людей о постсоветской эпохе. Это не отвлеченное наблюдение, а попытка понять, каким образом в 2003-2021 годах возникло и приобрело силу сомнение в прогрессивности постсоветского транзита вообще.
Процессы, происходившие в постсоветский период, уже завершенный, с постсоветским человеком, уже оставшимся в прошлом, необходимо понимать для того, чтобы не повторять ошибок, драматических и трагических, сделанных в это время. Кажется, такое утверждение стало уже общим местом. Однако книг о постсоветском периоде так мало, что не будет преувеличением заметить: каждая новая попадает на пустынную в исследовательском смысле почву.
«Думаю, в этой книге мне удалось показать, что постсоветская эпоха была по-своему беспрецедентной в истории человечества, - подводит итог своему исследованию Михаил Минаков. - Ее уникальность состоит в том, что революция 1991 года не только открыла возможности испытать на опыте свободу и свои творческие силы отдельным людям и разнообразным множествам стран Восточной Европы и Северной Евразии, но и не стала взимать био- и некро-политическую цену, сравнимую со «стоимостью» Гражданской войны 1917–1924 годов. Да, нельзя забывать, что распад СССР и цезура 1989–1991 годов принесли в жертву десятки тысяч убитых, а несколько миллионов стали вынужденными мигрантами. Но нельзя забывать и о том, что выжившие получили возможности, которых были лишены их предки в начале 1920-х: для постсоветских множеств реальными стали и личная свобода, и коллективная эмансипация, и малоинвазивное государство (по крайней мере, в 1990-е), и реальная возможность нести ответственность за свою жизнь. Постсоветский человек прожил эту эпоху, не оправдав надежд — своих собственных, своих родителей и своих современников из других частей мира».
Можно ли было ожидать, что вывод честного исследователя окажется утешительным?
