МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. КОНСТАНТИН БУРМИСТРОВ

ВРЕМЯ, БРЕДЯЩЕЕ ОККУЛЬТИЗМОМ

Константин Бурмистров двадцать лет собирал материал для своей книги «В поисках Зефиреи: Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века» (М.: Новое литературное обозрение. Серия «Studia religiosa». 2024). 

«Моя книга, в сущности, и рассказывает о результатах археологических раскопок, причем как в почти буквальном смысле (многолетний розыск книг, рукописей, документов, хранящихся, в том числе, во всеми позабытых местах), так и в смысле метафорическом (были раскопаны «завалы» мыслей, погребенных в пыльных чуланах оккультных школ)», - пишет он. И добавляет, что после столь долгой подготовки написал ее «катастрофически быстро, за несколько месяцев, в наше тяжелое, непредсказуемое время, апокалиптика которого кажется в чем-то созвучной тому настроению, с которым жили мои герои — в (пред)революционной России и в изгнании».

Автор замечает, что, хотя внимание к каббале в Серебряном веке было очень пристальным (как и к розенкрейцерству, теософии, антропософии и другим оккультным учениям), однако интересовавшиеся ею русские поэты не связывали каббалу с иудейской традицией - считали ее, как Максимилиан Волошин, «неким знанием, лишь передаваемым евреями, но к конкретной конфессии не привязанным». У настоящих  каббалистов это, безусловно, вызовет лишь улыбку. Но исследование интереса к каббале со стороны крупных поэтов Серебряного века оказывается плодотворным. 

Почему люди искусства в те годы вообще интересовались каббалой? Константин Бурмистров полагает, что первоначальным мотивом чаще всего бывала мода на мистику и эзотерику - по его словам, «само время бредило оккультизмом». Поэт Николай Гумилев, например, считал, что «русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно он братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Некоторые его искания в этом направлении почти приближались к созданию мифа». 

Константин Бурмистров приводит отрывок из воспоминаний художницы Ольги Делла-Вос-Кардовской о том, как Гумилев «однажды очень серьезно рассказывал о своей попытке вместе с несколькими сорбоннскими студентами увидеть дьявола. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний — читать каббалистические книги, ничего не есть в продолжение нескольких дней, а затем в назначенный вечер выпить какой-то напиток. После этого должен был появиться дьявол, с которым можно было вступить в беседу. Все товарищи очень быстро бросили эту затею. Лишь один Н.С. проделал все до конца и действительно видел в полутемной комнате какую-то смутную фигуру». 

Но когда речь идет о таких масштабных и значимых для искусства личностях, как Андрей Белый, Максимилиан Волошин, Борис Поплавский - а именно они находятся в центре внимания автора книги «В поисках Зефиреи», - простым следованием моде дело, конечно, не объясняется. Каббала воспринималась ими как способ разобраться в мировоззренческих проблемах. Ведь поэты Серебряного века в большинстве своем - а те, о которых пишет Константин Бурмистров, вообще вне сомнения - являлись мыслителями в полном смысле этого слова, хотя и «были не академическими учеными, но скорее путешественниками по темным уголкам собственной души и тех миров, о которых современная наука не может сказать ничего определенного». В этом путешествии каббала, даже своеобразно ими трактуемая, оказалась для них источником света необычным и ярким.  

Андрей Белый писал о каббале в своих сочинениях, дневниках и письмах на протяжении всей жизни. «Эта эзотерическая традиция была важна для него как значимая часть древнего, праисторического (в понимании теософов) знания, сохраненного в различных религиозных и философских учениях. Вполне очевидно, что он узнал о ней, воспринял ее в русле своего интереса к истории древних мифологий, языков, многолетних оккультных поисков прежде всего благодаря своим контактам с людьми, интересовавшимися теософией, антропософией, розенкрейцерством. Собственно, он и сам к ним принадлежал», - пишет Константин Бурмистров. 

Максимилиан Волошин во многом шел иными путями, нежели Андрей Белый, но интерес к эзотерическому знанию был у них схож. Мало того, оба они пользовались в его изучении одними и теми же книгами. Библиотека Волошина, сохранившаяся в его коктебельском доме, является редким для его времени собранием книг по эзотерике. Константин Бурмистров пишет в этой связи: «Конечно, Волошин не был теоретиком эзотеризма, однако языком поэзии он пытался выразить идеи, относящиеся к области космогонии, историософии, теософии». И каббала была для него одним из тех учений, которые содержат и раскрывают истины о Боге, мире и человеке.

Практикующим эзотериком был и Борис Поплавский, начавший писать стихи в России и состоявшийся как один из самых ярких поэтов русской эмиграции первой волны. Но практическим оккультизмом он не ограничивался. Поплавский был широко образован в философии и религиоведении, и размышления о мистике есть во всех его текстах, в том числе дневниковых. Интересно, что в каббале он находил тот алгоритм, который считал значимым для себя и своих современников. Константин Бурмистров приводит отрывок из статьи 1930 года «Об осуждении и антисоциальности», в которой Поплавский пишет о самой возможности существования русской литературы в изгнании: «Литература возможна для нас сейчас лишь как род аскезы и духовиденья, исповеди и суда, хотя на этом пути ей, может быть, придется превратиться из печатной в рукописную, подобно средневековой Каббале». 

Называя свою работу над книгой «В поисках Зефиреи» археологическими раскопками, Константин Бурмистров оговаривается, что он прорыл лишь одну траншею, так как лично ему важно было рассмотреть интерес к каббале как тайному учению «именно у этих авторов, понять их мысли, чувства, как это бывает с близкими людьми». Но для него очевидно, что схожее исследование может быть связано с немалым числом значимых писателей, и не только писателей, ХХ века. Книга «В поисках Зефиреи» - яркое свидетельство того, как продуктивен может быть подобный научный интерес.