Редакция БабукИРГ том Х. Разрушение и воскрешение империи
Инициатива переходит к белым (конец 1918 — конец 1919)
Российское государство теперь называлось иначе — Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой, или, по недавно возникшей моде на аббревиатуры, труднопроизносимым буквенным сочетанием «РСФСР». Федерализация отчасти была данью утопическому коммунизму, рассчитывавшему на «самоопределение трудовых масс» и «добровольный союз народов», но главным образом она объяснялась почти полной утратой контроля над процессами, происходившими в необъятной стране, следствием всеобщего хаоса. От управленческой гиперцентрализации, на которой веками держалось российское государство, ничего не осталось. Беспорядок в высшем эшелоне власти усугубился еще и из-за того, что в марте 1918 года правительство перебралось из Петрограда в Москву — подальше от немецких войск и от опасно «непролетарского» города на Неве.
Вакуум исполнительной власти заполняли стихийно возникающие советы, которых к лету 1918 года насчитывалось уже 12 тысяч (накануне октябрьского переворота их было всего четыреста). Помимо этих органов самоуправления появились многочисленные республики или «коммуны», создавшие собственные правительства. Эти автономные образования могли быть как большими, так и маленькими, размером в губернию или даже в одну волость. Они назначали собственные налоги, устанавливали собственные порядки, при необходимости заводили собственные армии. Власть там вовсе необязательно принадлежала большевикам. Могло быть и так, что локальный лидер, формально вступив в РСДРП(б), вовсе не считал себя обязанным исполнять партийные директивы. Очень скоро для населения советский режим стал ассоциироваться с хаосом, беззаконием и насилием — последнее в условиях перераспределения собственности и растущего ожесточения было неизбежно.
Кроме того, административная «лоскутность» приводила к параличу системы снабжения. Поезда с продовольствием часто реквизировались по дороге или просто разграблялись. Карать местное самоуправство у центра возможности не было.
Проблема голода, особенно острая в больших городах, скоро стала для Совнаркома главной. Решить ее экономическими способами ленинское правительство не умело, да и не хотело, ибо враждебно относилось к «частнособственническим инстинктам». Оставалось только одно: прибегнуть к насилию.
В 1918 году начал оформляться политико‑хозяйственный режим, получивший название «военного коммунизма». Здесь, как и в вопросе федерализации, упрощенно-идеалистическое представление о простоте создания коммунистического общества (пресловутое «всё поделить») сочеталось с суровой необходимостью.
Товарно-денежные отношения практически прекратились. Национализация промышленности, запрет на частную торговлю, транспортный коллапс, разрушение банковской системы за несколько месяцев превратили капиталистическую страну в общество, где главной валютой стали натуральные продукты: еда и предметы самого примитивного выживания. Деньги не исчезли полностью, но карточная система и неосторожная эмиссия привели к астрономической инфляции. К концу Гражданской войны индекс цен по сравнению с 1913 годом вырос в 27 тысяч раз. Со временем дело дойдет до выпуска купюр номиналом в 10 миллиардов рублей.
Большевики заменили рыночный принцип принудительно-распределительным. Во имя борьбы с голодом была введена «продовольственная диктатура»: государственная монополия на сельхозпродукты и так называемая «продразверстка». Последняя означала, что крестьянам оставляли только часть собранного урожая (очень мало — в некоторых областях всего по 200 кг зерна на едока), а всё остальное полагалось сдавать государству — вроде бы за деньги, но при гиперинфляции получалось, что бесплатно. Специально учрежденная армия «продотрядов», вооруженных городских рабочих, реквизировала у крестьян запасы, нередко подчистую.
Эта грабительская кампания, особенно широко развернувшаяся в конце лета и осенью, во время сбора урожая, резко изменила отношение основной массы крестьянства к советской власти, которая сначала дала землю, а теперь отбирала ее плоды. Крестьяне не встали на сторону белых, но перестали поддерживать и красных.
Хуже всего пришлось горожанам, поскольку теперь их существование полностью зависело от выдачи продуктов по карточкам, а представители «эксплуататорских классов» были приписаны к четвертой категории, ниже уровня выживания. С осени 1918 года активизируется приток добровольцев в белые армии.
Настоящий террор был развернут против так называемых «мешочников» — людей, которые пытались привозить в города продовольствие маленькими партиями, «в мешках». Эта практика могла бы до известной степени смягчить продовольственный кризис, но коммунистические власти видели в мелкой коммерции возрождение капитализма и безжалостно пресекали «спекуляцию» — на самом деле товарообмен между городом и деревней. Виновных часто расстреливали на месте.
Не наступило облегчения и для рабочих, защитниками которых объявляли себя большевики. Из-за развала производства началась тотальная безработица. На многих предприятиях, которые еще не остановились, рабочих принуждали трудиться в мобилизационном порядке.
В августе рабочие оружейных заводов Приуралья, в Ижевске и Воткинске, подняли восстание под лозунгом «Советы без большевиков!». Произошло это в самый тяжелый период боев между красными и белочехами. Восставшие встали на сторону Комуча и создали большую армию, около 20 тысяч человек, которая была отлично вооружена — винтовки и пулеметы производились на месте. Возникла конфузная для большевиков ситуация: против них выступил тот самый пролетариат, чьей партией они себя провозглашали.
Восстание было подавлено только после того, как в ноябре с фронта ушли чехи, и Красная Армия смогла перебросить против рабочих-оружейников две армии. Несколько сотен пленных «пролетариев» были расстреляны пролетарской же властью.
Из-за репрессий в деревне раскололась правящая коалиция «партии рабочих» (большевиков) и «партии крестьян» (левых эсеров). В июле и августе 1918 года эти леворадикальные группировки вступили в междоусобную борьбу.
Началось в Москве, где 6–7 июля левые эсеры, вышедшие из правительства в знак протеста против позорного Брестского мира, убили германского посла графа фон Мирбаха и попытались устроить переворот. Народных комиссаров спасла только лояльность латышских стрелков, которые и подавили мятеж.
Но сразу же после этого о неповиновении центру заявил командующий Восточным фронтом левый эсер Михаил Муравьев. Если бы на следующий день он не был убит в перестрелке (тоже латышами), основные вооруженные силы республики двинулись бы на большевистскую Москву.
Одновременно, воспользовавшись раздором между красными, белое офицерское подполье подняло восстания в ряде северорусских городов: Ярославле, Муроме, Рыбинске.
Когда же стало ясно, что большевистская власть удержалась, эсеры прибегли к давней, еще дореволюционной тактике — личному террору.
30 августа в обеих столицах прозвучали выстрелы. В Москве эсерка Фанни Каплан тяжело ранила Ленина, в Петрограде эсер Леонид Каннегисер застрелил Моисея Урицкого, председателя местной ЧК.
В ответ на индивидуальный террор советская власть развернула террор системный, массовый. Большевики расстреливали тех, кого считали своими врагами, и прежде, но это происходило или в ходе подавления очередного мятежа, или по инициативе какого-нибудь особенно рьяного органа местной власти. Когда в июле, в условиях распада советской власти на Урале, было принято решение срочно, без суда, уничтожить всех арестованных членов царской семьи, чтоб их не освободили контрреволюционеры, это сделали тихо, без огласки, и впоследствии правительство даже свалило ответственность за казнь царя, царицы и их детей на местных большевиков.
Но теперь «красный террор» был провозглашен официально, постановлением Совнаркома, где говорилось, что «при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью». Органы ЧК производили повальные аресты «по классовому признаку». Согласно указу, расстрелу подлежали бывшие полицейские и члены враждебных режиму партий. Прочие потенциально опасные элементы должны были помещаться в концлагеря, но на деле расстреливали без разбора подряд всех «буржуев», кто попадался под руку чекистам. Это была не акция возмездия, а «профилактическая мера», смысл которой с предельной ясностью объяснил в газетной передовице один из главных советских вождей Григорий Зиновьев, полновластный диктатор Петрограда, где репрессии были особенно жестоки: «Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожать». Стоит ли удивляться, что те «остальные», кого большевики собрались уничтожить, повсеместно восстали против их власти?
Таким образом, главным инициатором гражданской войны являлась советская власть, спровоцировавшая всероссийскую кровавую бойню массовым террором, ограблением крестьянства и неспособностью наладить сколько-нибудь нормальную жизнь.
После того как в ноябре 1918 года из западных и южных областей эвакуировались немецкие и австро-венгерские войска, а на востоке отправились на родину большинство чехов, война приобрела внутренний характер: друг друга теперь истребляли соотечественники.
На восточном направлении уход чехов позволил Красной Армии добиться временных успехов, но сразу же возник новый мощный центр сопротивления. 18 ноября 1918 года на смену правительству, состоявшему из членов Учредительного Собрания, в результате переворота пришли военные, которые объявили верховным правителем России адмирала Александра Колчака. Ответом на красную диктатуру стала белая диктатура.
У Колчака были сильные козыри. Во-первых, он обладал значительными денежными средствами, поскольку распоряжался «золотым запасом» империи, а во-вторых, мог получать вооружение и снабжение по Транссибирской магистрали — с Дальнего Востока, где базировались японские и американские союзники. Вместе с тем «восточный» белогвардейский лагерь имел серьезный гандикап: за Уралом обитал очень небольшой процент российского населения. Из-за этого у красных, черпавших мобилизационные ресурсы в центральных областях страны, всё время было значительное преимущество в силах.
Тем не менее ранней весной следующего 1919 года войска Колчака перешли в наступление и к началу лета дошли до Волги. Советское правительство объявило республику в опасности.
Другим оплотом белого движения стали казачьи земли Дона и Кубани. Эту проблему большевистская власть тоже создала себе сама. Как уже говорилось, в начале 1918 года ни Краснову, ни Корнилову не удалось привлечь в свои ряды основную массу казачества, уставшего от войны.
На Кубани, где не было немецких гарнизонов, бои не стихали на протяжении всего 1918 года и постепенно верх стали брать красные, потому что их вооруженными силами командовал талантливый полководец-небольшевик Иван Сорокин, из казачьих офицеров.
В прошлом фельдшер, он храбро воевал в первую мировую, получил два георгиевских креста, выслужил четыре звездочки на погонах и оказался на стороне красных не из-за марксистских взглядов, а потому что воспринимал белогвардейских генералов как угрозу казачеству.
Весной восемнадцатого года именно ему принадлежала заслуга разгрома корниловского похода, а затем, уже во главе всех красных армий Северного Кавказа, главком Сорокин воевал на два фронта — и против белых, и против немцев.
В октябре, накануне германской капитуляции, когда угроза для Советов, казалось, ослабла, большевики решили прибрать к рукам властного и очень популярного в войсках полководца, который упорно не желал вступать в партию. Коммунисты опасались, не превратится ли Сорокин в нового Бонапарта. После короткой кровавой борьбы главком был арестован и на следующий же день убит.
Победив во внутренней сваре, советская власть проиграла битву за Кубань. Главный противник красного главкома Деникин напишет: «В лице фельдшера-самородка Советская Россия потеряла крупного военачальника».
Лишившись полководца, красные армии стали терпеть поражение за поражением и потеряли Северный Кавказ.
На Дону после ухода немцев московское правительство, обеспокоенное тем, что в этом зерновом регионе компактно проживает потенциально враждебное военное сословие, взяло курс на «расказачивание»: перераспределение земель в пользу «иногородних», изъятие хлебных запасов, разоружение рядовых казаков и истребление офицерских кадров. Репрессии привели к тому, что в марте 1919 года в красном тылу разразилось большое казачье восстание. Повстанцы соединились с Добровольческой армией, которой после гибели Корнилова командовал генерал-лейтенант Деникин, и превратили этот сравнительно небольшой контингент в грозную военную силу. Ситуация стала совсем скверной для Советов, когда кубанские и донские белые казаки начали действовать согласованно, признав Деникина главнокомандующим Вооруженными силами юга России.
В мае три деникинские армии — Добровольческая, Донская и Кавказская — перешли в наступление и нанесли красным войскам ряд тяжелых поражений. Фронт начал стремительно откатываться к северу. К концу июня белые захватили Харьков, Екатеринослав и Царицын. Затем пал Киев. В начале осени передовые белогвардейские части достигли Орла. До Москвы оставалось меньше 400 километров.
На севере высадился английский десант, с помощью которого местные антисоветские силы еще в августе 1918 года свергли советскую власть и создали собственное правительство — как и Комуч, поначалу демократическое, а затем военно-диктаторское, во главе с генерал-лейтенантом Евгением Миллером. До капитуляции Германии большевики считали северное направление наиболее опасным, так как британские войска легко могли дойти до Петрограда. Позднее к англичанам присоединились американские, французские, итальянские и сербские отряды. Совнаркому пришлось держать на этом направлении целую армию.
Попытку захватить Петроград, однако, белые предприняли не с севера, а с запада, из Эстонии. Генерал от инфантерии Николай Юденич, по дореволюционному званию самый высокопоставленный из четырех белых вождей 1919 года, собрал небольшую армию, состоявшую из добровольцев, и закрепился в Пскове. Затем, получив финансирование от Колчака, в несколько раз увеличил численность своей Северо-Западной армии и в октябре прорвал красную оборону. 20 октября войска Юденича вышли к окраинам Петрограда. Казалось, главный город страны вот-вот окажется в руках белых.
Таким образом, на протяжении 1919 года белые армии в основном наступали, а красные оборонялись.
Территория Советов сжималась с четырех сторон. В самый тяжелый для большевиков момент, в середине осени, власть Совнаркома сохранялась менее чем на одной десятой территории бывшей империи.
И всё же 1919 год стал переломным и предрешил победу большевиков в гражданской войне. Конец года представлял собой поочередный разгром трех белых наступлений: сначала на востоке, затем на западе и наконец на юге.
В июле, когда судьба восточного театра боевых действий еще не определилась, адмирал Колчак получил предложение от правителя Финляндии генерала Маннергейма, который был готов в обмен на признание независимости двинуть свою армию на Петроград. Это, вероятно, решило бы исход всей гражданской войны. Но Колчак был сторонником «неделимости» и отказался. Два месяца спустя разбитые колчаковские полки начали откатываться вглубь Сибири и таять. В конце концов адмирал попал в плен и был расстрелян.
Юденич, бивший красных в полевых сражениях, подойдя вплотную к Петрограду с его 200 тысячами рабочих, остановился — белая армия имела всего 18 тысяч штыков. Восставать против большевиков в зачищенном «красным террором» городе было некому. Обращаясь к петроградским красноармейцам, Ленин писал: «Враг старается взять нас врасплох. У него слабые, даже ничтожные силы, он силен быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения и вооружения». Когда фактор «быстроты и наглости» исчерпал свои возможности, отчаянное предприятие провалилось.
Наибольшую угрозу для Советов представляло осеннее наступление на юге — армиям Деникина до Москвы идти было намного ближе, чем колчаковцам.
Положение красных стало отчаянным, когда в августе-сентябре казачий генерал Константин Мама́нтов во главе крупного конного соединения (девять тысяч сабель) прорвал фронт и совершил рейд по советским тылам. Он громил красные гарнизоны и брал города, в том числе два губернских — Тамбов и Воронеж.
Эта операция разрушила коммуникации Красной армии и породила панику в Москве, но главной своей цели — вызвать в деревнях и городах антисоветское восстание — не достигла. Враждебность крестьян к белым была сильнее, чем недовольство большевиками. Теснимый со всех сторон мама́нтовский корпус был вынужден вернуться в расположение Донской армии.
В момент самых напряженных боев, в октябре-ноябре, неосмотрительная политика «Особого совещания» (так называлось правительство Юга России) по отношению к крестьянам привела к роковым для контрреволюционного движения последствиям. В тылу у деникинцев разразилось мощное восстание под руководством народного вождя Нестора Махно. Он называл себя анархистом и не поддерживал большевиков, но еще хуже относился к белым, считая их заклятыми врагами крестьянства. «Главный наш враг, товарищи крестьяне, — Деникин, — писал в своем воззвании Махно. — Коммунисты — все же революционеры. С ними мы сможем рассчитаться потом».
«Революционная повстанческая армия Украины» имела 40 тысяч бойцов, была высокомобильна и, в отличие от белых, пользовалась поддержкой населения. Махновцы разорвали тыловые коммуникации деникинцев, оттянули на себя часть войск, и это решило судьбу главного сражения между белыми и красными. Наступление захлебнулось, а потом превратилось в поспешный, местами беспорядочный отход. В конце 1919 года Вооруженные Силы Юга России были оттеснены в Крым и на Кубань.
К началу зимы победитель в гражданской войне определился, но это не означало, что кровопролитие закончилось.
