У СЕРГЕЯ ГАНДЛЕВСКОГО ВЫШЛО ЭССЕ

Сергей Гандлевский – мой любимый поэт и эссеист. Читателей на его фейсбучной странице не так много, поэтому с удовольствием копирую текст. Все персонажи этого рассказа мне хорошо знакомы.

Сергей Гандлевский

ИМЕНА БОТИНОК

"Ранней весной я вел сына из детского сада, и он задал мне вопрос, которого так опасаются прилежные родители, обязавшиеся, если разговор сворачивает на главные темы, говорить детям одну лишь правду, пусть и с поправкой на малолетство. 

- Папа, - спросил Гриша, - откуда все берется?

И я вздохнул поглубже для неоднократно отрепетированного правдивого ответа, что в хорошем настроении я верю, что мир создан всесильным Существом, а в плохом думаю, что он сам как-то образовался и существует себе без вразумительной цели. Я уже с неприязнью воображал свой постный голос, произносящий эту, мать ети, честную сентенцию, но на мое везение сын отвлекся на огромную сосульку, свесившуюся с крыши полуподвала слева по ходу, и устремился на диковину, избавив меня от тягостного объяснения.

Прошло дня три. Сидя напротив сына, я вываливал в миску, хоть убей, не помню для какой надобности, кубики льда, извлеченные из морозильной камеры, когда Гриша вдруг с досадой и нетерпением, будто только-только задал свой трехдневной давности вопрос, воскликнул: «Папа, ну, откуда же все берется?» - и на моих глазах память на миг приоткрыла свое устройство.

А когда малец принял к сведению, что некоторые существа, кроме собственно названия имеют еще и имена (собака Чарли, город Москва, сестра Саша и т. п.), он озадачил меня вопросом, как зовут ботинки. Действительно, как?

Мальчишеское обожание отца – нередкое явление. Оно, понятное дело, радует и трогает папашу-кумира, если бы не крепнущее предчувствие, что такая страсть, скорей всего, чревата расплатой в подростковом возрасте.

В свой черед произошло и это, но я отделался малой кровью. А я знал семью, где отец умер, так и не примирившись с сыном. Двое взрослых мужчин десятилетиями выходили утром на кухню и не здоровались, хотя оба были хорошими людьми. Да и меня каким-то чудом пронесло в моей великовозрастной распре с отцом. Зябко даже фантазировать, что я сейчас, когда отец уже тридцать пять лет в могиле, чувствовал бы, не поддайся я на уговоры не мелочиться со своей убогой правотой и не пойди первый на мировую.

Но Гришина детская любовь доставила мне кое-какие комические осложнения.

Руки у меня растут из жопы. Вопреки этой анатомической особенности, я установил-таки однажды за выходные дни крепления на четыре пары лыж, и решил, что с меня на ближайшие годы хватит семейных подвигов. Но уже в понедельник краснощекая воспитательница детского сада выкатила мне навстречу санки, доверху полные детских куцых лыж, чтобы я довел их до ума, раз уж, по заверениям Гриши, у вас это дело спорится.

А преподаватель шахматного кружка попросил меня отремонтировать ламповый телевизор – тоже Гришина работа.

В конце 1980-х – начале 1990-х в Москве не редкостью стали тяжелоатлеты с недобрым идейным огоньком во взоре, так называемые «любера». Уж не помню, почему мы с сыном возвращались откуда-то поздним вечером – вагон метро был абсолютно пуст. На остановке вошел и, будто на канаты ринга, бросил многопудовый торс на противоположное сидение вот такой человек-шкаф. Бицепсы и грудные мышцы сами собой перекатывались под футболкой при малейшем телодвижении нашего визави. Гриша смотрел на чудовищного попутчика, как завороженный, а потом обернулся ко мне: «Папа, покажи мускулы!» 

Порой сын пугал не на шутку. Мы переходили Малую Ордынку, когда мимо промахнул автомобиль, вдогонку которому пятилетний Гриша пробормотал, будто во сне: «Он не только красив, но и прост в обращении».

Сын рос бирюком, тем более что до старших классов при построении на уроке физкультуры он был неизменно последним по росту и приходил от этого в такое беспросветное отчаяние, что мы даже просили Крошку Ру Льва Рубинштейна вразумить Гришу на собственном примере.

Так или иначе, Грише даже острей, чем это обычно бывает в детстве, отрочестве, да и вообще, хотелось иметь свой и только свой угол. На даче в теплое каникулярное время года Гришина мечта могла бы осуществиться. Он собрался соорудить шалаш на дереве, но я, опасаясь, что Гриша свалится и расшибется, присоветовал землянку. 

До середины августа упорный субтильный мальчик день за днем рыл, рыл и рыл, пока не исчез под землей, аккуратно выровнял стены своего будущего убежища, затащил вовнутрь железную бочку вместо буржуйки и вывел трубу наружу, сколотил лежак и много раз просил меня помочь ему сделать накат из бревен - у самого Гриши не хватало сил. А я все тянул и тянул, занятый то своими делами и заботами, то своим бездельем, то чем еще. И наконец спохватился, что тянуть больше нельзя: все, кроме крыши землянки, было Гришей уже сделано в одиночку. И мы с ним, вооружившись толстой веревкой и длинным брезентовым поводком, принялись таскать бревна волоком из лесу к яме. И выбивались из сил целый день, с утра и до наступления темноты – десятилетний Гриша, и я, сорокачетырехлетний. И дело было сделано, и обещание мое выполнено, но Гриша, видимо, надорвался – и физически, и психически, только он к этому вожделенному сооружению после нашего совместного ударного труда и близко не подходил. 

Наверняка за мной числятся родительские грехи и похлеще. Но той небрежности я себе не прощу. И я тоже уже почти тридцать лет стараюсь не смотреть в сторону оплывшего маленького котлована, вкривь и вкось заваленного гнилыми бревнами. Так Толстой, по воспоминаниям, мрачнел, когда на глаза ему попадался фундамент проигранного в карты родительского дома.

Один мой знакомый радовался рождению у него именно девочки, потому что, объяснял знакомый, он бы замучил мальчика отцовской требовательностью, возмещая за сыновний счет собственные несовершенства.

Не знаю…

По моим наблюдениям, женская доля еще трудней: моей дочери было лет четырнадцать, когда я увидал у нее на столе брошюру «Как стать любимой» - и поежился от сострадания".

                                         Фотография В. Богданова

Снимок времен, когда я познакомился с этим семейством: Сережа, Сашенька и Чарлик Гандлевские. Незабвенному Чарлику посвящен мой роман "Пелагия и белый бульдог" (там на титуле инициалами обозначены он и Лесков, два моих вдохновителя).