Борис АкунинКУРСИВ МОЙ
Статья ГЛЕБА МОРЕВА, опубликованная на сайте Фонда Карнеги, пытается дать ответ на вопрос, которым сейчас задаются многие, в том числе я. Есть ли какой-то смысл в нынешней атаке государства на культуру, и если есть, то какой?
Лично мне эти судороги кажутся чистейшим идиотизмом и самострелом, но у автора иная точка зрения.
Вот ссылка на статью:
Но, поскольку сайт Фонда, кажется, в РФ недоступен, копирую текст целиком. И выделяю курсивом мысли, которые кажутся мне новыми и интересными.
Специальная антикультурная операция. Чем нынешняя борьба с культурой отличается от советской
Заход России в штопор большой войны после 24 февраля 2022 года вызвал серьезный общественный протест, ставший заметным прежде всего из-за позиции публичных фигур, не в последнюю очередь видных деятелей культуры — от Аллы Пугачевой до Земфиры и от Людмилы Улицкой до Дмитрия Крымова. Стало ясно, что репрессивность режима — в том числе по отношению к оппозиционной интеллигенции — неизбежно будет расти именно потому, что ее протест делает существующие разногласия общества с властью более заметными и ободряет менее известных несогласных.
Многие по этому поводу задались вопросом, насколько новая итерация государственных репрессий будет напоминать не столь давний советский опыт. Ведь не только для интеллигенции, но и для нынешних держателей власти в России тот опыт стал формирующим. Насколько режим готов воспроизвести советские формы в новой исторической реальности или, напротив, постарается этого избежать?
Предыдущий раунд
При всем очевидном сходстве сегодняшняя реальность гонений на культуру демонстрирует существенные отличия от периода СССР. Недавнее объявление в розыск Бориса Акунина, одного из самых популярных российских писателей, помогает увидеть разницу между эпохами борьбы государства и общества в России.
При всей безжалостности большевистского отношения к сколь-нибудь независимой от их власти культуре трудно представить, чтобы в 1920-е и 1930-е годы, не говоря про послевоенное время, советская власть объявляла бы в розыск писателей-эмигрантов с резко выраженной антисоветской позицией: Бунина, Гиппиус, Ходасевича или Набокова.
Трудно вообразить себе новость: «Прокуратура СССР объявила в розыск Д.C. Мережковского, ранее объявленного иностранным агентом и террористом». От такой воображаемой новости несет фарсовостью, стилистическим комизмом, который неприложим к серьезной властной инстанции.
Исторический ракурс хорошо высвечивает всю абсурдность политических формулировок применительно к деятелям культуры. Большевиков трудно заподозрить в культурной терпимости, но приходится признать, что какое-то представление о разумных границах государственной власти и ее компетенции в отношениях с культурой у них было.
Разумеется, появись Мережковский в СССР, он был бы арестован под каким-нибудь формальным предлогом прямо на границе. Но вот заранее использовать бюрократическую машину и ее язык для персональной борьбы с идейным врагом без оружия в руках советская власть избегала.
Нынешняя война российского государства и оппозиционной ему культуры происходит на фоне тотального поражения этого самого государства в аналогичной войне, длившейся с 1917 года до середины 1980-х. Последние годы существования советской власти были посвящены бесконечному покаянию перед деятелями культуры, от этой же власти пострадавшими.
Те, кто дожил до этих лет, возвращались в страну и к российской жизни как абсолютные победители. Процесс государственной реабилитации включал в себя и возвращение отнятого у художников гражданства, и публикацию текстов, и ретроспективы кино- и просто картин, и гастроли на лучших сценах. Государство демонстративно, открыто расписывалось в своем поражении в противостоянии с идейными оппонентами.
Трудно представить, что Путин и его сверстники во власти не помнят этот опыт. Что же заставляет их наступать на те же самые грабли, но с еще большим, явно избыточным усердием?
Ответ на этот вопрос изнутри «либерального» понимания социокультурной реальности кажется слишком простым. Полученное из такой перспективы объяснение сводится к квалификации находящихся у власти субъектов как «неадекватных». Однако при всей выразительности такое допущение представляется малопродуктивным для понимания происходящего.
Логично предположить, что люди, заставляющие государственную машину работать таким пародийным образом, обладают какой-то иной картиной мира, чем те, кого их действия приводят в граничащее с комизмом изумление. Иной иерархией ценностей, иным вИдением истории.
С либеральной точки зрения это видение будет ущербным, не способным учесть исторический опыт, сделать необходимые выводы и так далее. Но лишь признание существования кардинально иного представления о мире у операторов госмашины — и реконструкция этого представления — может способствовать адекватному анализу ситуации и прогнозам ее развития.
Селекция «в моменте»
Возьмем для примера недавнее сообщение: в Кисловодске со стены хореографического училища снимают цитату из Михаила Барышникова, посвященную балету. Губернатор говорит, что не знает, кто ее туда повесил, и что Барышников, конечно, гений, но он против СВО и вообще гражданин Латвии, а значит, присутствие его высказываний (пусть даже о балете) в публичном пространстве недопустимо.
Это принципиально новая в российской истории логика. Когда в СССР запрещали чье-то искусство (в самом широком смысле — от литературы до спорта) — о нем или молчали наглухо (Ростропович/Вишневская, Белоусова/Протопопов, Корчной, Тарковский, тот же Барышников), или сочетали умалчивание с руганью (Пастернак, Солженицын, Бродский, Аксенов, Пярт и далее по списку). Никто не говорил простодушно: Солженицын/Тарковский/Барышников гений, но он против советской власти, поэтому мы его печатать, показывать, допускать на сцену не будем. «Несоветская» культура непременно объявлялась «ущербной», а потому недостойной советского читателя и зрителя.
Для коммунистов культура была частью идеологии, призванной изменить мир. Отсюда то значение, которое придавалось культурной политике Сталиным и выращенным на его подходе советским идеологическим аппаратом — вплоть до 1980-х годов. Для путинского режима, всегда рассматривавшего идеологию инструментально — в зависимости от конкретных решаемых им политических и бизнес-задач, — культура никогда не играла столь же значительной роли.
Высшей и по сути единственной ценностью для нынешней власти выступает приватизированное ею Государство — оно всегда право и риторически идентифицируется со Страной и Родиной. Ценности же культуры сохраняют лишь нишевое значение. В рамках этой культурной ниши оппозиционные государству художники могут быть сколь угодно талантливы (мало кто говорит, что тот же Акунин — графоман, Гребенщиков не умеет петь, а Манский — снимать кино). Но ценность их творчества априори выглядит пренебрежимо малой на фоне ценностей высшего порядка, связанных с государством и его актуальными политическими задачами.
Такой селективный подход к культуре — согласно которому потребителям внутри контролируемой режимом территории может быть доступна лишь лоялистская культура — не нов. Ново то простодушие, с каким государство ставит лояльность выше всех других критериев оценки творческой работы.
Однако такой подход неизбежно оборачивается проблемами при описании прошлых исторических эпох в России, которые, согласно утверждаемому Путиным нарративу, являют собой органическое единство. Ведь огромное число художников прошлого, которые признаются нынешним режимом великими и государствообразующими, были очевидно нелояльны, то есть нарушали эту базовую для нынешнего режима границу отсечения культуры от не-культуры.
БОльшая часть российской культуры XIX-XX веков была оппозиционна российскому государству — как советскому, так и досоветскому. Разница в восприятии культурного наследия разных эпох — исторического прошлого и дня сегодняшнего — неизбежно создаст у российского гражданина ощущение шизофреничности — двойственности и непоследовательности практикуемого государством идеологического критерия.
Последовательная же реализация политики селективности приведет к отсечению бОльшей части русского культурного наследия как антигосударственного. Но трудно вообразить картину русской культуры, скажем, без Герцена, Льва Толстого или Набокова, не говоря уже о ссыльных Пушкине и Лермонтове или революционно настроенных при старом для них режиме Маяковском и Горьком.
Эти игнорируемые нынешней российской властью противоречия показывают, что идеология путинского режима на данном, кризисном этапе его существования в условиях СВО функционирует исключительно «в моменте», в сегодняшнем дне, не беря в расчет ни российское прошлое (в котором антигосударственная культура всегда берет реванш), ни будущее (в котором нет никаких причин предполагать обратное). Приоритет отдается тактическим действиям, чтобы осложнить физическое существование конкретным деятелям культуры, не поддержавшим государство в его войне с соседней страной.
Арсенал этих действий соответствует «материалистическому» подходу путинской администрации. Он связан прежде всего с перекрытием персональных источников дохода — запрет концертов, изъятие книг из продажи, увольнение с работы.
Одновременно решается сугубо политтехнологическая задача — строительства идеологической потемкинской деревни. Цель ее — создать видимость отсутствия у путинской политики оппонентов, иллюзию «общенационального единства», тезис о котором (часто повторяемый Путиным) станет малоубедительным, если в публичном поле останется много авторитетных — а голос «творца» традиционно высоко котируется в русской традиции — противников войны с Украиной.
Все это происходит при полном отсутствии стратегического понимания культурной политики государства, его места и веса в гуманитарном поле и, главное, в абсолютном забвении исторического опыта. Российское государство и здесь уверенно продолжает идти «русской колеей», не задумываясь о том, куда эта колея неизменно его приводит.
