МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ

«ОСТАЛАСЬ БЕСПОКОЙНАЯ ПЕСНЬ И НЕВОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ»

«Эта книга задумывалась в одну эпоху, пишется в другую, выйдет накануне третьей. Тем не менее начнем ее как собирались, продолжим как придется, а закончим — в зависимости от текущих обстоятельств», - написал Александр Архангельский о своей новой книге, которая вне России называется «Пушкин. Книга про всё» (Vidim Books. 2025). В России ее совпадающая по смыслу, но отличающаяся по тексту версия вышла под названием «Короче, Пушкин» (М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2025). В таком причудливом издании, как и в штампе «иноагент» на обеих обложках, время воплотилось - выразительнее некуда.

Но куда более важной характеристикой этой книги является широта ее читательской аудитории. Александр Архангельский - один из немногих авторов, которых с равным интересом может читать и всё знающий о Пушкине литературовед, и думающий подросток. 

Первая часть книги называется «Как Пушкин стал Пушкиным». В ней - и о раннем детстве, и о том, как «литература совмещалась с гульбой, гульба сочеталась с политикой, и все это было естественно», и о Лицее, после которого Пушкин «получал ничтожные 700 рублей в год, сочинял, растрачивал избыток сил в разгуле — и наблюдал. За старшими друзьями, заграничными событиями, внутренним раскладом, литературными сражениями, оппозиционными и фрондёрскими кружками». 

Александр Архангельский пишет о неустранимом противоречии, которое возникло к моменту южной ссылки: «Пушкин со времен Лицея ценит государство, верит в романтический идеал свободы и не отказывается от войны. Позиции его подвижны, сочетание несочетаемого принципиально. В лирике он сравнивал себя с Овидием, которого империя выслала на край и обрекла печали. Но главное желание гонимого империей Овидия, каким его изображает Пушкин, не отомстить ей, а возвратиться в нее. Хотя бы после смерти». 

И тогда же становится понятно, что неустранимость - это точная характеристика всех противоречий пушкинской личности. Как и личностей его героев, и русской жизни в целом. «Писал бы Пушкин Годунова в XXI веке, он бы совместил несовместимое, чтобы народ одновременно и безмолвствовал, и восклицал, а зритель видел и молчащую толпу, и возглашающую здравицу Димитрию», - замечает автор. 

Тому, «как Пушкин расхотел быть Пушкиным», посвящена вторая глава. В ней - о том, как поэт «соблазнился ролью идеолога, зашел в тупик, а вместо благодарности получил чиновное пренебрежение и <…> пошел на обострение». 

В начале последней главы «О том, как Пушкин вернулся к себе» Александр Архангельский объясняет, почему придал своей книге именно такую структуру: «Первая глава была посвящена тому, как складывались пушкинские противоречия и рождалась скрытая энергия развития. Вторая — тому, как Пушкин захотел влиять на государство и чем за это пришлось заплатить. В третьей речь пойдет о любви, но также о поэтике и политике; все это между собой связано. <…> Пушкин очень рано ощутил себя поэтом и политиком. Прозаиком чуть позже. Историком совсем поздно. Он готовился к этой роли три четверти жизни». 

Попытка сделаться официальным поэтом не удалась, и «в поворотном 1836-м году Пушкин завершит работу над повестью «Капитанская дочка», которую демонстративно датирует священным для него и лицеистов днем — 19 октября. В центр повествования будет поставлен не «счастливец праздный», но и не­ ­поэт, а обычный человек, обладающий моральной автономией. Он участвует в великих исторических событиях, сохраняет право выбора в жестоких социальных обстоятельствах; правители, законные и не очень, проявляют и сердечность, и бессердечие; мир справедлив и несправедлив в одно и то же время».

Чем закончился для поэта этот путь, известно. Не помогла и «Капитанская дочка» с ее самым светлым героем русской литературы: у Пушкина «не складывались отношения с жизнью, а со смертью он договорился». 

Естественным образом вписывается в эту структуру послесловие, которое стоит назвать подведением итогов. Александр Архангельский напоминает о последнем опубликованном стихотворении Пушкина - по «странному сближенью» оно посвящено опере Глинки «Жизнь за царя», а написано человеком, который все последние годы «отстаивал право автономного существования, помогал читателю «в немой борьбе», высвобождал пространство личности в пределах государства. И трагическим образом высвободил — ценой гибели». 

Впрочем, российское государство проигнорировало и продолжает игнорировать это высвобождение. С началом советского времени пошла «обычная работа по приспособлению ветхого фонда: пролетарская власть осваивала Пушкина». Потом «юбилейная машинка запустилась во главе со Сталиным. Он к этому моменту давно уже рассматривал литературу как полноценную отрасль политики. <…> Происходила ясная, беспримесная сакрализация Пушкина. Страстной монастырь, почти от фундамента до колокольни, завесили гигантским пушкинским изображением».

Страстной монастырь ожидало уничтожение - сталинская власть прикрывала свое преступление пушкинским портретом. И абсолютно то же самое ее преемница, путинская власть, сделала в захваченном Мариуполе, где портретом Пушкина завесили драматический театр, уничтоженный российскими бомбами вместе с укрывавшимися в нем детьми. 

Какие уж тут покой и воля! 

Чтобы понять положение Пушкина в истории страны, Александр Архангельский предлагает прислушаться к Томасу Манну, писавшему о Гете, что «он и есть сама Германия. Со всем ужасным и прекрасным, что в ней было и будет. Манн не предлагает «истинных» толкований, которые должны прийти на смену «ложным». Он стоит на другом: примите Гёте как свое неразрешимое противоречие; не ищите прекрасной Германии, ее не отделить от «злой». 

И этот подход действительно дает возможность понять, что такое Пушкин по отношению к России.