МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. СЕРГЕЙ ВЕРШИНИН

ХОР ВОЙНЫ

Первые страницы книги Сергея Вершинина «Человек на войне. Попытки коллективного дневника по обе стороны фронта» (BAbook.2025) позволяют предположить, что ее содержание окажется читателю знакомо. Октябрь 1941 года в Москве многократно описан: ожидание, что соединения вермахта со дня на день войдут в столицу, немецкие мотоциклисты на окраинах, бегство советского начальства, запах гари от документов, сжигаемых во дворах учреждений, спешное обучение ополченцев… С этого же начинают свой рассказ в дневниках, письмах, воспоминаниях и герои книги Сергея Вершинина. Ее действие разворачивается в самый, пожалуй, мрачный для СССР период войны, когда не то что победа впереди не видна, но представляется неизбежным скорое оглушительное поражение. Такое понимание упрочилось в голове каждого, кто не поверил пропагандистским клише о поголовной уверенности советского народа в победе и поголовной же его готовности умереть за родину. 

И вдруг, читая воспоминания и дневники воюющих, в основном тех, кто в 1941 году были молоды и просто юны, начинаешь понимать: если в твоей голове произошла замена пропагандистского клише на непропагандистское - с его картиной общей паники, стремления спасать только собственную жизнь и прочего, что считается приметами неприукрашенной реальности, - ты ошибаешься, причем существенно и сущностно. 

За счет чего приходит такое, сродни растерянности, понимание? За счет того, что автор нашел прием, позволяющий погрузить читателя внутрь войны. Не внутрь сознания нескольких человек на войне, не в анализ военных событий, не в их художественный образ, а просто внутрь всего ее гигантского массива, в котором клише нет и быть не может - никаких. 

«Временной отрезок повествования – с октября 1941 по июль 1942 года. Эти девять месяцев – время, которое провел на войне мой дед, - пишет Сергей Вершинин в предисловии. - Так случилось, что от него не осталось ни строчки, но истории людей, воевавших рядом с ним и против него, стали основой книги. С советской стороны я опирался на опыт людей из дивизии моего деда, а с немецкой – на свидетельства тех, кто непосредственно противостоял ей. Исторический фон включает в себя формирование народного ополчения в октябре 1941 года, битву за Москву, бои на Новгородчине, окружение частей вермахта в Демянском котле и последовавшие попытки его ликвидации. <…> Я выбрал форму коллективного дневника, вдохновленный многотомником Вальтера Кемповски «Das Echolot», но дополнительно усложнил задачу. В моей книге звучат голоса только тех людей с обеих сторон, кому буквально довелось стрелять друг в друга».

Не трудно догадаться, сколь многие из этих высказываний пронизаны идеологическими штампами (хотя идеологии, кстати, от их авторов можно было ожидать гораздо больше, учитывая, как сильно была ею инфильтрована немецкая и советская повседневность тех лет), наивны, осторожны, пылки, косноязычны… 

«Соломон Сквирский, 16 октября, Москва:

16 октября в составе 4-го отряда заграждений я прибыл в Москву из Нахабино, где мне накануне присвоили звание лейтенанта. <…> Нас быстро обучили саперно-инженерным военным делам на курсах при Военно-инженерной академии в Нахабино. Когда на привалах по дороге к Москве мы встречали отдельных солдат из разбитых на фронте подразделений, двигавшихся к городу, их вид сильно подрывал наше боевое настроение. Они были грязные, небритые, усталые, голодные, безоружные и в рваном обмундировании. На наши вопросы «где фронт», «как дела на фронте» они угрюмо, раздраженно и нехотя отвечали: «Никакого фронта нет, все бегут к Москве, немец всех разбил». 

«Леонид Зубарев, 11 ноября, Тушино (окрестности Москвы):

Вчера родилась новая команда – «в котелок», наподобие команды по тревоге «в ружье». Ходили за обедом Матвей, я и Ромка. По дороге решили, чтобы не дать остыть обеду, съесть его моментально. Смеху было вагон: надо было видеть, как ребята поспешно раздевались и брались за «оружие» – ложки. После стрельбы было собрание. Прошло оно неплохо (для первого раза), только собрались неважно. Политрук хорошо говорил. Речь его мобилизовала комсомольцев. Все решили подтянуться, показать, что значит быть комсомольцем. Решили твердо быть везде впереди – и в учебе, и в труде, и в бою. Я выступал, но сказал не все, что хотел, – времени маловато было. После собрания зашел к Наташе. Конечно, по всем правилам нужно было идти и чистить пулемет, помочь ребятам, но... Не знаю почему, но я не мог не зайти. Хочется зайти, увидеть, поболтать. Вот и поболтал... Ребята на меня обиделись. Конечно, я не прав. Они чистили, трудились, а я... Да, впрочем, как говорится, бог меня простит. Не всегда мы поступаем согласно рассудку. Завтра надо принять членские взносы у комсомольцев роты. Выяснить причины отсутствия некоторых товарищей на собрании, обсудить».

«Мартин Штеглих:

21 декабря 1941 (воскресенье). Наша передовая располагается в Хилково. 19 декабря принял с ротой новый участок. На этом затишье для нас закончилось. Рота выдвинулась вперед двумя бросками с промежуточной ночевкой в Красной Горке. Прошел всю дистанцию, все 44 км, на лыжах вместе с моими разведчиками. Переночевал у начальника штаба полка и на следующий день получал инструкции уже по новому месту. Сегодня пришлось немного пострелять. Около 17.00 разведгруппа красных подошла к единственному месту, где оставалась брешь в заграждении, но была отбита. Воспользовавшись начавшейся метелью, я тут же заделал эту брешь противотанковыми ежами и проволочной спиралью. <…> Мы выставили проволоку со всех сторон, и, прокопав соединительные проходы, чтобы и Эриху Бёльте было слышно, ставим грампластинки. Рождественский сочельник отметим в блиндажах. Что ж, пойдёт и так! Сегодня передали: генерал-фельдмаршал фон Браухич, а также фон Рундштедт отправлены в отставку. Причины пока не известны. Ошибки в расчетах? Ростов-на-Дону? Клин? Тихвин? Кто знает! Мы – солдаты, мы храним верность присяге, а не именам».

Звучат русские и немецкие (в переводе автора книги) голоса медсестры, солдата рабочего батальона, разведчика, минометчика, артиллериста, замполита, фельдфебеля пехотного полка, связиста, командира пулеметного взвода… Они не поддаются никакой систематизации - ни по смыслу того, что они произносят, ни по их тону в большинстве случаев невозможно даже определить принадлежность их носителей стороне добра или зла. Все эти люди выполняют работу войны и полностью погружены в свое занятие. 

«Арно Кланкерт, ноябрь, на позиции в лесу:

Однажды вечером лейтенант приказал мне собираться. Нам нужно было совершить обход позиций. Подпоясавшись и захватив винтовку, я последовал за лейтенантом. Снаружи было светло как днем, на небе стояла полная луна. Звезды сверкали так ярко – казалось, еще чуть-чуть и дотянешься до них рукой. Я шел за лейтенантом. Было так тихо, что на мягком снегу не было слышно даже собственных шагов. Внезапно мы остановились – откуда-то справа донесся легкий шум. Но это был все лишь шорох еловых ветвей, внезапно освободившихся от снеговых шапок. Таких зимних ночей больше никогда не было в моей жизни. В этом лесу не было ни души кроме нас двоих. Мертвая тишина и сияющие звезды у нас над головами. Мне казалось, я в рождественской сказке и совершенно не удивлюсь, пронесись сейчас мимо в санях сам Слуга Рупрехт. И вдруг сказку сменила реальность. Мы были уже совсем близко от часового и услышали его выкрик: «Стой! Кто идет?». Лейтенант Метте назвал пароль, и часовой доложил обстановку: «Все спокойно, господин лейтенант. Во время полнолуния отличная видимость, вот только холод зверский». Взводный был доволен и сказал часовому, что мы хотим еще дойти до выдвинутого вперед часового на пулеметной точке. Он должен был сообщить об этом своей смене, чтобы на обратном пути нас не вздумали обстрелять. Мы продолжили обход и везде встретили внимательных часовых. Мы могли быть уверены в том, что на наших парней можно положиться. Несколько дней спустя, 18 ноября 1941 года, лейтенант Метте погиб. Это был уже третий взводный, которого я потерял во время войны в России».

«Юрий Авдеев, конец октября, д. Химки:

На линии нашей батареи копали глубокий противотанковый ров, рядом с нами тренировались огнемётчики. Грозный вид имели наши мосфильмовские гаубицы. Эти укрепления казались мне непреодолимыми, и я в полной уверенности писал домой, что в Москву немцы не пройдут. В те дни, когда тянулись беженцы, а московские учреждения опустели и эвакуировались, наши ребята, артиллеристы, принесли в мою землянку кучу книг из брошенной библиотеки. Командир взвода приказал, чтобы я ни на минуту не отлучался от телефона и всё время держал трубку возле уха, принимая команды без зуммера. Привязывая трубку к уху, можно было читать книжки. Среди них был иллюстрированный учебник по гинекологии. Изучая по картинкам женские болезни, я со страхом смотрел на девчонок, копавших противотанковый ров. Иногда они забегали в землянку попить воды, и я боялся заговорить с ними, представляя чудища из гинекологического учебника».

«Даниил Фибих, середина марта, расположение 254-й дивизии:

Встречали нас приветливо. На второй день нашего пребывания начальник политотдела угощал в своем блиндаже водкой. Тут же в лесу, под открытом небом показывали фильм «Дело Артамоновых». Я не пошел, спать хотелось. Темень, хоть глаз выколи, лес, пляшущие над землей красные искры из жестяных труб, вспыхивающие фонарики, которыми освещают путь снующие по снежным тропкам местные жители, негромкие оклики невидимых в темноте часовых: «Кто идет?» – а поодаль, за черными деревьями мерцающий экран. Как многообразен фронт!».

И тут же рядом - ровная жестокость агрессора:

«Франц Хенкель, 28-29 октября, дулаг-150, Старая Русса:

Вынос трупов. Отсортировка и расстрелы пленных, которые отказываются работать. Пленных снова заставили стоять на плацу на коленях. Пленные стоят у барака, из которого выносят мертвых, в надежде заполучить их одежду. Прошедшей ночью расстреляли пятерых пленных, обрывавших древесину со стен бараков и пристанищ и использовавших ее в качестве дров».

А вслед за этим - свидетельство раненого советского солдата:

«Гарри Горчаков-Баграйс, март, Осташков:

Мне в медсанбате осколок вынули, перевязали, положили на подводу, в которой были химические грелки, и возили дня три, думали, что я приду в себя. Но потом мина попала прямо под сани, и меня вновь контузило. После этого меня отвезли в Осташков, где свалили вместе с другими на снег под стены монастыря, в котором был госпиталь. Он был забит ранеными. И вот лежу я на снегу, а раненые, которые ходячие, писают на нас сверху, через окно, чтобы до туалета не ковылять. Ночь – кто там что разглядит».

Книга, конечно, имеет ограниченный объем, но он составляет полторы тысячи страниц, и представленные в таком объеме люди, стрелявшие друг в друга, кажутся неисчислимыми. И погружение в хор их голосов, звучащих без каких бы то ни было комментариев (сноски многочисленны, но за ними лишь сухая информация, касающаяся упоминаемых локаций, оружия, снаряжения и прочего подобного), не только оказывается сильнее какой бы то ни было идеологии, как советской, так и нацистской, - это погружение разбивает все стереотипы, которые сложились о том, как шла Вторая мировая война на территории советской России. 

На фоне принятых в современной России штампованных свидетельств о той войне книга Сергея Вершинина - свидетельство масштабное, сложное и именно сложностью своей воздействующее на разум и чувства читателя. Автор писал ее на протяжении 22 лет в Москве и в Торонто, изучал в Германии дневники, архивные документы и воспоминания людей, которые стреляли в его деда, добровольца 1941 года, и собрал материалы о каждом, чей голос звучит в его книге, руководствуясь, вероятно, отрывком из Второзакония, который взял одним из эпиграфов к ней: «Только берегись и тщательно храни душу твою, чтобы тебе не забыть тех дел, которые видели глаза твои, и чтобы они не выходили из сердца твоего во все дни жизни твоей; и поведай о них сынам твоим и сынам сынов твоих».

Да, хор - это, пожалуй, самое верное определение. Голоса этой книги не похожи друг на друга ничем, и несходство голосов советских солдат друг с другом так же заметно, как их несходство с голосами врагов. Но несходство не означает разрозненности - вместе они звучат со слаженностью совершенно метафизической, и количество звучащих голосов становится качеством текста.