МОИ ЛЮБИМЦЫ-2. ЕРМИЛ КОСТРОВ

Ермил Костров (1755 - 1796) – полузабытый, а в общем и совсем забытый пиит эпохи, когда русская поэзия еще была корявой и  косноязычной. В  живой культуре от нее ничего не осталось. Трудно себе представить современного человека, с наслаждением декламирующего «Богоподобную царицу киргиз-кайсацкия орды» или роняющего слезы над «сизым голубочком».

Костров тоже сочинял неповоротливые парадные оды - не лучше, но и не хуже Державина: «Венчáнный лаврами герой, ты, опочив, Летаешь мыслями на бранноносном поле» (это про Суворова).

Еще он перевел Гомера – и  порезвей, чем Гнедич. 

Сравните:

«Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!

Гнев неуёмный его много бедствий ахеянам сделал». (Гнедич)

И:

«Воспой Ахиллов гнев, божественная муза,

Источник грекам бед, разрыв меж них союза». (Костров).

Но есть у Кострова и очень милые, вполне живые стихи про некую Лизету, в которую Ермил Иванович очевидно был влюблен. Он трогательно сравнивает себя с бабочкой – весьма необычный ход для поэта-мужчины, да еще обращается к себе в женском роде:

Не будь застенчива, стыдлива,

Непостоянна будь, не будь тверда, верна, —

Так будешь ты всегда счастлива.

И заключает:

Такие точно бы советы

Я сам себе давал,

Когда бы не видал

Прелестной я Лизеты.

С Лизетой у поэта, кажется, не сложилось. Костров прожил жизнь в одиночестве, бедности и пьянстве. Деньги ему приносило официозное стихотворчество, которым Ермил Иванович тяготился. Когда требовалось сочинить что-то торжественное, поэта  разыскивали по всем кабакам, а он прятался.  

Кострову хотелось обучать поэтическому искусству студентов, но это была невостребованная и худо оплачиваемая профессия. 

Он без конца попадал во всякие скандальные и нелепые истории, и рассказы о его чудачествах, увы, долговечнее памяти о стихах. Про чудачества Кострова с удовольствием рассказывают многочисленные мемуаристы.
Есть особый род чудаков – благородных. Таким был и он.

Вот исторический анекдот, который очень хорошо описывает, что это был за человек.

В московской духовной академии разразился студенческий бунт из-за скверного питания. Больше всех буйствовал бакалавр Костров, отличавшийся блестящими успехами и тихим поведением. «Помилуй, Ермил Иванович, ты-то как сюда попал?» - изумленно спросил ректор у задержанного смутьяна. «Из сострадания к человечеству», - отвечал Костров.

Однажды Екатерина, впечатленная переводом «Илиады», велела доставить к ней пиита, желала щедро его наградить. Костров вместо визита во дворец ушел на дно. Его так и не сыскали. Граф Шувалов, патрон университета и Академии художеств, стал потом пенять неблагодарному за хамство. «Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке. Право, ни на какой дворец не променяете», - объяснил свое поведение Костров.

Умер он рано. В последние дни трясся в ознобе, никак не мог согреться. «Смешно, - сказал перед смертью. – Всю жизнь употреблял горячительное, а помираю от холода».

Его потом помнили довольно долго, лет пятьдесят - очень уж велико было обаяние личности. Потом все, кто знавал Ермила Ивановича, умерли, стихи забылись. И ничего не осталось. Только упоминание в стихах юного Пушкина:

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;
Камоэнс с нищими постелю разделяет;
Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он.