МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. ВЯЧЕСЛАВ КУРИЦЫН

 НЕ ДОГОВАРИВАЮЩИЙ АВТОР

Актуализация классики - модный тренд. Возражать против ее необходимости невозможно, однако способы актуализации бывают странны, а часто и комичны. Вячеслав Курицын демонстрирует в своей книге «Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого». (М.: «Время». 2024) тот единственный подход, который позволяет сделать классику живой в глазах современников. Этот подход - страстная увлеченность классическим текстом того, кто с этим текстом взаимодействует. Если классическое произведение вызывает такую увлеченность у талантливого современного человека, значит, оно не превратилось в затхлый исторический артефакт - вот что думает или интуитивно ощущает при этом читатель. А в том, что Вячеслав Курицын занимается литературой со страстью, ни у кого не возникало сомнений за все время его разносторонней литературной деятельности. 

И именно со страстью он пишет о «Войне и мире». Не в том смысле, что его книга об этом романе представляет собою набор восторженных впечатлений. Ничуть - это серьезное литературоведческое исследование. Но оно отмечено живостью взгляда и неожиданными этого исследовательского взгляда направлениями. 

Исследование начинается авторским сообщением о том, что толстовский роман сразу был воспринят им очень лично. Вячеслав Курицын открыл эту книгу в восемь лет и «был заворожен валом французского языка на первых страницах». Впоследствии он выяснил, что при переводе «Войны и мира» далеко не все переводчики сохраняли этот французский массив - некоторые просто переводили его на свой язык, так и не поняв, зачем нужна такая странная языковая игра, и лишив читателей возможности это понять. Потом ребенок прочитал про шифр, с помощью которого Пьер превращал свое имя в число 666. Совсем как в «Пляшущих человечках» Конан Дойла, «странно обнаружить такую игру у настоящего великого писателя»! 

И ощущение чего-то невиданного уже не покидало его при дальнейшем знакомстве - этот процесс тогда еще и чтением нельзя было назвать - с романом. 

«Я долистывал до конца, до загадочного нароста в сто философских страниц — и тут я вряд ли прочитывал больше половины предложения, но снова не мог не видеть странного устройства текста, где из глав про войну и любовь вытекла вдруг река диковинных рассуждений, и снова удивлялся, как же странно это произведение выглядит. Почти ничего еще не зная о содержании, я был впечатлен его конструкцией. В какой-то момент я понял, что, помимо внешнего, у любого текста есть и внутренний вид. Спрятанный от читателя ландшафт, подводные течения и ритмы, зоны сгущения, невидимые регистры и волны и, конечно, переключатели скоростей».

Именно через конструкцию «Войны и мира» Вячеслав Курицын старается понять этот роман. Он читает и разбирает его главу за главой («Двоение именинниц и первые ретроспекции», «Статуи в нишах и семейный механизм Друбецких», «Ананасное мороженое», «Глава комом», «Параллельный монтаж»), потом читает «до конца в разных направлениях» («Князь Андрей умирает дважды. Поступательные такты», «Парадоксальная сборка» - это лишь несколько названий глав его книги). И обо всем этом, при глубине и серьезности анализа, пишет без сухости и скуки. Книга Вячеслава Курицына совершенно не академична. Автор не утверждает, что в результате такого подхода, очень личного, «Война и мир» открылась ему в истинном свете. «Но в каком-то неожиданном свете точно открылась, и я хочу вам об этом рассказать», - пишет он.

И рассказывает. Результатом его рассказа может стать совершенно новый взгляд думающего читателя на толстовский роман. Да ведь и сам роман состоит из огромного числа взглядов множества персонажей и из очень прихотливого этих взглядов пересечения. 

Точнее будет назвать каждый из таких взглядов фокусом, который, как пишет Курицын, определяет устройство повествования и восприятия и является центром тяжести любого произведения. Он замечает, что у Толстого этот центр тяжести «гуляет», и приводит множество тому примеров. Когда 13-летняя Наташа прибегает в спальню графини Ростовой, чтобы посекретничать с матерью, сцена эта увидена глазами стороннего наблюдателя, но в ней цитируется мысль графини. И так сплошь по всему тексту. «Автор может ввинтиться со своим комментарием прямо внутрь речи персонажа, - замечает Курицын. - В обширной литературе о «Войне и мире» есть множество наблюдений над этими сложными, ускользающими от фиксации точками зрения. Ученые разных эпох раз за разом приходят к выводу, что систему вычленить невозможно».

О том же - о неустановимости системы - свидетельствует вообще все устройство «Войны и мира». 

«Частицы текста будто стараются отслоиться от общего тела, испытывая его на прочность. Тащат повествование в разные стороны и полтысячи персонажей. Долохов сначала появляется так часто, что кажется одним из протагонистов, потом его постепенно становится меньше, в конце концов он исчезает без персональной развязки».

Разный жанровый и стилистический характер разных участков текста «Войны и мира» определяется и характером его автора. Курицын приводит воспоминания о том, как, «убежав перед смертью из Ясной Поляны, Толстой заехал к сестре Марии, жившей в монастыре, в келье там его угощали обедом, и он смешал четыре блюда — картошку, грибы, кашу и суп — в одну тарелку».

Но это житейское наблюдение становится лишь маленьким штрихом в симфоническом исследовании Вячеслава Курицына. Таких внешних штрихов в его книге очень много, и каждый из них помогает этому исследованию «выплескиваться» в жизнь. 

Вот, например, в своем первом бою Николай Ростов, находясь в центре событий, не видит вокруг себя ничего кроме бегущих гусар, цепляющихся шпорами. Пьер Безухов в гуще Бородинской битвы тоже видит только солдат, которые что-то непонятное делают в дыму, и по тому, что он видит, невозможно предположить, что это-то и есть главное место сражения. «Почти двести лет спустя, когда с войн стало возможным вести прямые трансляции, широко обсуждалось, что нахождение в самой гуще реальности не дает, оказывается, никакого объективного представления, — но это известно и по «Войне и миру», - резюмирует Курицын.

Страстность, наблюдательность, точность разбора - главные черты книги Вячеслава Курицына. Он и сам замечает, как тесно связаны все эти особенности его подхода к тексту. И завершает свое исследование сильной кодой:

«Книга, начавшаяся разбором «типов движения» в той или иной главе, заканчивается ворохом эмоциональных цитат. Тоже род конуса. Последним штрихом я хотел поставить стихотворение Сергея Гандлевского «Старый князь умирает и просит: “Позовите Андрюшу”», где поэт сравнивает смерть старого князя со смертью своей мамы и хочет «напрямую спросить известного автора», имея в виду под последним то ли Льва Николаевича, то ли Автора с наибольшей из букв, почему на собственный мир он идет войною, разбивает сердца, разлучает мужа с женою… Либо что-то в виду имеет, но сказать не умеет, либо он ситуацией в принципе не владеет, — Так заканчивается это стихотворение, акцентируя неодолимые противоречия «Войны и мира» и славно закругляя идеи моей книги. Но я понял, что этой книжке не нужно закругление, лучше не договорить, оборвать».

Вячеслав Курицын может позволить себе не договорить. Своей книгой о «Войне и мире» он так вовлек читателя в безбрежный поток этого романа, что тот будет договаривать сам.