Сергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»

Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского.

Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Моя жизнь в искусстве

Году в 1974-м, весной, я выписался из больницы после воспаления легких, и в тот же день, пока родители были на работе, а брат в школе, меня зашли навестить друг Саша Сопровский и подруга, красавица Марина. Марина была химиком и, зная наши с Сопровским наклонности, захватила со службы склянку спирта. Мы выпили под Дассена или Адамо, потом Марина засобиралась домой, а мы, будучи в молодом, алкогольно-весеннем кураже, рванули в Марьину рощу, где снимала комнату в бараке Л. – наша приятельница по филфаку МГУ. Мы не застали ее дома, но нас это не обескуражило – мы решили сделать Л. сюрприз: влезли в окно, чтобы, когда она вернется, залаять из-под стола. Остроумно, правда?

Но вышло по-другому. За стеной клоповника гуляли коммунальные соседи нашей сокурсницы, и они обратили внимание на шаги и голоса из запертой комнаты жилицы. Все они, на нашу беду, были членами “Добровольной народной дружины”, так что несколько пьяных дружинников за милую душу отметелили двух пьяных виршеплетов – в разгар расправы в дверях появилась Л. А поскольку ребята оказались не просто сволотой, а сволотой подментованной, в придачу к избиению они вызвали милицию, с сотрудниками которой были вась-вась.

“Телега” пришла на факультет, состоялось разбирательство. Умница и отличница Л. получила строгий выговор, меня перевели с дневного отделения на заочное, а заочника Сопровского и вовсе выгнали.

Примерно в таком же подвешенном состоянии был в ту пору и Алексей Цветков. И мы с ним решили устроиться рабочими сцены: во-первых, все-таки искусство; во-вторых, начинался гастрольный сезон, а мы были легки на подъем; в-третьих – актрисы. Других мотивов этого трудоустройства не упомню. По объявлению мы пришли в Театр имени Моссовета. В отделе кадров не принят медосмотр, поэтому хромоты Цветкова не заметили, вернее заметили, но уже на сцене – в процессе строительства декораций. Я был сильно увлечен Цветковым и старался таскать и приколачивать за двоих, но все-таки его уволили за неделю до отлета театра на гастроли в Сибирь.

Так я оказался на два месяца один – в чужом краю и в новом для меня театральном мире.

День-деньской рабочие сцены вкалывали, я так просто надрывался, потому что плохо схватывал экономящие силу профессиональные приемы, скажем, “театральную стойку”, позволяющую нести в одиночку декорацию длиной с телеграфный столб. Или путался, завязывая “театральный узел”.

О гастрольных досугах слагались легенды. Скажем, во время пьяной гульбы в гостиничном номере непоправимо прожгли казенный диван и накануне отъезда во избежание скандала распилили его ножовкой на мелкие части и вынесли в сумках на свалку.

Я не театрал, но с большой приязнью и даже сантиментом отношусь к театру как к местонахождению и кухне искусства. Атмосфера и нравы театра, одежда сцены, падуги, кулисы, фурки и проч. – все это уже полвека не выветривается из памяти.
“С Фаиной становится невозможно работать”, – говорит одна гардеробщица другой. И вдруг ты понимаешь, что это они о Раневской.

Игровая природа искусства вообще, одновременно шокирующая и завораживающая, особенно наглядна в театре. Об этом хорошо сказал Лев Лосев:

Я думаю, что думать можно всяко
о мастерах искусств и в их числе
актерах. Их ужасном ремесле.
Их тренировке. О добре и зле.
О нравственности. О природе знака.

Любимица интеллигенции Ия Савина (“дама с собачкой”!), сидя по-турецки на городском пляже на берегу Иртыша режется в “дурака” и матерится, как сапожник. Видела бы ее сейчас моя бабушка и бабушкины товарки!

Ставили “Сорок первый” по Лавреневу. Одна сцена была по тем временам крайне рискованной: актеры, играющие Марютку и Говоруху-Отрока, примостились спиной к залу на каркасе, обтянутом мешковиной и изображающем дюны. Актриса была в чем мать родила, “белогвардеец” (обычно его играл Геннадий Бортников) – все же в трусах. Несовершеннолетний силач и увалень Толик, дождавшись этой мизансцены, из раза в раз срывался с места и с топотом устремлялся в глубь кулис, чтобы поглядеть на женскую наготу анфас.

О Бортникове ходили определенного рода слухи, и я присматривался к нему украдкой, потому что никогда раньше не видел воочию мужчин, о которых ходили бы такие слухи. Он действительно был необычным – очень деликатным и одинаково внимательным ко всем независимо от их положения в театральной иерархии.

Маргарита Терехова во всей своей немыслимой красе рубилась в пинг-понг на выбывание и с ослепительной улыбкой выигрывала партию за партией!

Ненадолго сошлись мы с артистом Яном Арлазоровым. О моей театральной эскападе узнала приятельница моих родителей, знаменитая учительница литературы в знаменитой 2-й школе, которую Арлазоров закончил, и попросила бывшего ученика покровительствовать мне – и он выполнил просьбу учительницы, спасибо обоим.

Все свободное от репетиций и спектаклей время Ян пропадал в цирке. На мое недоумение он пояснил, что в отличие от драматического театра, где можно хоть до пенсии раз в месяц выходить на сцену со словами “Кушать подано”, в цирке надо что-то уметь делать по-настоящему хорошо: глотать пламя, научить свору дворняг баскетболу, извлекать биллиардный шар из уха подсадного в третьем ряду.

Но не только высокий профессионализм манил моего нового знакомого в цирк. Ему глянулась красавица-ассистентка фокусника, который распиливал ее напополам, предварительно заключив в большую картонную коробку. Но прилюдно распиленная женщина как ни в чем не бывало уже через минуту появлялась на противоположном конце арены. Ян догадался, что публике морочат голову красотки-близнецы, впрочем, и фокусник был начеку и, боясь разоблачения, держал сестер в строгости и прятал от досужих взоров, как Карабас-Барабас своих кукол. Но у Арлазорова не опустились руки. Он вспомнил, что в том же представлении реприза клоуна начиналась с косолапого стишка:

Вас приветствует, друзья,
клоун Яша Середа!

Это уже было что-то!

Ян уболтал золотозубую хохотушку-администратора гостиницы, заполучил телефонный номер клоуна и взял того тепленьким. Был ранний час, и собеседник на другом конце провода плохо соображал то ли спросонья, то ли с похмелья.

– Яшка, слышь, не в службу, а в дружбу, дай мне телефон сестричек-ассистенток, у них, говорят, утюг в номере есть. Как кто это? Пьяный что ли, друзей не узнаешь?

Хитрость удалась, но продолжения этой истории я не знаю или забыл.

Когда пришло время возвращаться в Москву, перед заведующим постановочной частью Владимиром Ароновичем, немного похожим лицом и комплекцией на Бабеля, встала непростая задача. Народные артисты Ростислав Янович Плятт и Сергей Сергеевич Цейц не летали самолетами, так что в их полупустое купе надо было подселить кого-нибудь. Но вся труппа уже улетела, остались рабочие сцены, а значит – последняя пьянь, та еще компания для двух звезд сцены. На фоне коллег из монтировочного цеха я, по мнению Владимира Ароновича, выделялся проблесками благовоспитанности и остатками семейной интеллигентности, и выбор пал на меня.

За два месяца гастролей я обвыкся с актерскими бытовыми замашками, на этот раз, правда, сдобренными барственным радушием и хлебосольством. Ехали около полутора суток, и за время пути Ростислав Янович трижды или четырежды провозглашал своим голосом, знакомым и любимым в самых отдаленных уголках СССР: “Время срать, а мы не ели!” И мы подтягивались к столу, уставленному дорожными яствами: яйцами вкрутую, вареной курятиной, пирожками с картошкой, помидорами, огурцами, зеленью и черным хлебом. И все это, само собой, с потиранием рук и под водочку!

Народные артисты смотрели в окно, травили байки, по-стариковски спали после еды, до слез развеселились, проезжая станцию “Буй” – и я, молокосос, чувствовал себя с ними покойно и хорошо.

Утром второго дня пути, когда за окном замелькало Подмосковье, Сергей Сергеевич протянул мне на верхнюю полку яблоко и сказал: “Сергей, освежите рот”.

Вскоре я рассчитался и устроился на работу вожатым в п/л МЭИ “Энергия” в Фирсановке – энергии и впрямь было хоть отбавляй.