Издательство BAbookСергей Гандлевский. «Дорога №1 и другие истории»
Мы продолжаем публиковать книгу книгу Сергея Гандлевского «Дорога №1 и другие истории». Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и еще три других, поскольку это четырехтомое собрание сочинений Сергея Гандлевского.
Читайте, покупайте, с нетерпением ждем ваши комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Горы
Памяти Алика Дарчиашвили
Есть такой шуточный способ деления людей на две породы, что ли: чай или кофе? собаки или кошки? Достоевский или Толстой? – и проч. Я бы добавил в этот опросник графу “горы или море”. Пастернак, обращаясь к морю, сказал, что, в отличие ото всего остального, этой стихии “не дано примелькаться”. Мой сердечный опыт иной: только в виду гор меня не оставляет ощущение торжества, восторга, праздника.
Лучшие из известных мне слов о первом впечатлении от гор сказаны Львом Толстым в повести “Казаки”: “Он подумал, что горы и облака имеют совершенно одинаковый вид и что особенная красота снеговых гор, о которых ему толковали, есть такая же выдумка, как музыка Баха и любовь к женщине, в которые он не верил, – и он перестал дожидаться гор. Но на другой день, рано утром, он проснулся от свежести в своей перекладной и равнодушно взглянул направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба. И когда он понял всю даль между им и горами и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были всё те же… Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из других черных гор, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы. С этой минуты все, что только он видел, все, что он думал, все, что он чувствовал, получало для него новый, строго величавый характер гор… «Теперь началось», – как будто сказал ему какой-то торжественный голос”.
Большинство моих привязанностей по ходу жизни идут на убыль, а эта, кажется, даже крепнет по мере того, как шансы на очередную вылазку уменьшаются из-за надвигающейся старости и нынешней затяжной эпидемии.
Море поначалу впечатляет, но вскоре делается привычным, будто равнина, степная или пустынная; оно не меняется каждые десять-пятнадцать минут, как горы и их рукотворные сородичи – тесные высокие города.
Речь, видимо, о любви, иначе откуда бы взяться ревности? Я смолоду обуян бесом странствий, так что чувство мгновенной зависти к людям, отправившимся за тридевять земель, мне вполне знакомо. Но применительно к горам душу мигом опаляет вовсе не легкая зависть, а тяжелая растрава. Почему, с какой стати эмоции, уместные, если нечаянно узнаёшь про амуры небезразличной тебе женщины, вдруг возникают по отношению к “форме рельефа, изолированному резкому поднятию местности с выраженными склонами и подножием”, говоря по-ученому?
Но как быть – вот и классики описывают любовь к женщине и страсть к “форме рельефа” чуть ли не слово в слово.
Лев Толстой, там же: “Взглянет на небо – и вспомнит горы. Взглянет на себя, на Ванюшу – и опять горы. Вот едут два казака верхом, и ружья в чехлах равномерно поматываются у них за спинами, и лошади их перемешиваются гнедыми и серыми ногами; а горы… За Тереком виден дым в ауле; а горы… Солнце всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а горы… Из станицы едет арба, женщины ходят красивые, женщины молодые; а горы… Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье, и сила, и молодость; а горы…”
Теперь – Владислав Ходасевич:
Странник прошел, опираясь на посох, –
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролетка на красных колесах, –
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре –
Мне непременно припомнишься ты.
Что б ни случилось, на суше, на море
Или на небе – мне вспомнишься ты.
Будь моя воля, кажется, запер бы эту красоту за глухой стеной от туристических посягательств: пикников, шашлыков, разбитных под семиструнку песнопений – “А Жора целовал мой ледоруб…” и проч. Впору закатить истерику, как в детстве, когда, поскуливая от жадности и жалости, пинал по дороге в школу матовый гребень нового ночного сугроба – “так не доставайся же ты никому”!
Посыпались вперемежку горные воспоминания, будто встал на цыпочки, дотянулся до верхней полки с пыльными фотоальбомами, а удержать не удержал и собираешь по одному снимку с пола, разглядывая наново и бередя душу.
Под Нальчиком осенью я завалил камнями узкое русло речки Кенже, и вода поднялась по колено. Мы по очереди помылись в сумерках в ледяной запруде, оставили общий обмылок на валуне на краю купальни и пошли к костру выпивать. А утром мыло – было да сплыло, и вода стояла почти по пояс, натянутая, как струна: это палую листву ночь напролет несло течением, и она законопатила все щели, и плотина сделалась непроницаема. Жаль, мы уже уезжали и не попользовались вволю своей ванной.
Или такая история, тоже, кстати, произошедшая на берегу покоренной горной реки. По одной из двух главных дорог отечественной литературы – по Военно-Грузинской, мы перевалили из Осетии в Грузию и разбили лагерь неподалеку от Мцхеты, на Куре вблизи ГЭС и точно под Джвари, тогда еще на этом мысу возвышался памятник Ленину.
Почвоведы с утра уехали в Тбилиси, а меня оставили караулить экспедиционное добро. Зной, похмелье, зеленая быстрая Кура, в которой я полоскался, держась, чтобы не угодить в турбины, за привязанный к пирамидальному тополю канат. Вскоре мне это наскучило и по плотине я перешел на другой берег в поисках развлечений. Развлечение ждало меня в образе придорожного шалмана под открытым небом. Я заказал лобио в горшочке, накрытом кукурузной лепешкой, соленья и кувшин белого вина. Мемориальная доска на стене над питьевым фонтаном привлекла мое внимание, я подошел и прочел, что А. С. Пушкин угощался здесь в 1829 году по дороге в Тифлис. Совпадения наших с Пушкиным возрастов и маршрутов произвело на меня такое сильное впечатление, что я тотчас не на шутку задружился с молодыми грузинами с соседнего столика и к вечеру истратил, помимо карманной наличности, прорву чужих денег.
Когда утром, чтобы вернуть долг, я брал у начальника партии весь свой заработок авансом, в камералку, насвистывая “Караван” Дюка Эллингтона, заглянул Виктор Оганесович Таргульян, мачо-коротышка и светило почвоведения. Смерив быстрым взглядом веер купюр поверх финансовой ведомости, он оборвал художественный свист и осведомился: “У нас в отряде кто-то покупает драгоценности?”
А первый раз я очутился в горах по окончании II курса университета. Отец раздобыл четыре путевки на базу отдыха Академии наук на реке Зеленчук в селе Архыз в Карачаево-Черкесии. Жили по-спартански – своей семьей в большой армейской палатке, спали на раскладушках, ели в столовой. На следующий после приезда день я вышел ранним утром на воздух, посмотрел по сторонам, задохнулся (вот-вот, как Оленин!) от высоты и простора, от грохота, скорости и пены зеленоватой реки, и подбил брата-подростка сгонять до обеда туда-обратно на ближайшую поросшую лесом гору с облезлым хребтом. Новичок, я не знал, как “на глаз” обманчиво в горах расстояние, что до цели нашего восхождения еще две-три промежуточных гряды и спуска в ущелья, что для ходьбы по горам нужна особая экипировка, в первую очередь – обувь. И мы пошли в чем были – в шортах и кедах, сокращали, как нам казалось, путь, не следуя изгибам козьих троп, а продираясь напрямик сквозь заросли рододендрона. Через несколько часов пути уже на пределе сил мы достигли талого снега и попали в густой туман. Брат расплакался, я тоже был растерян, но оставил его сидеть на большом валуне и из упрямства все-таки вскарабкался на перевал. Постоял там на ветру несколько минут, дрожа от холода и усталости, посмотрел во враждебную даль, загроможденную насколько хватало глаз тучами и такими же горами, только еще выше, развернулся, пошел обратно, чудом нашел в “молоке” брата, и мы, предчувствуя недоброе, поспешили вниз. Последний час мы брели в сгущающейся тьме, вяло перекликаясь, осклизаясь и падая – подробностей я не помню.
Улицы села были совершенно темны, и я вскрикнул, когда земля вдруг зашевелилась и поднялась под моими ногами – это я наступил на корову, лежавшую посреди дороги. Примерно через четверть часа плутания навстречу из мрака показалась группа людей с фонариками и факелами. Это отдыхающие базы Академии наук “Архыз” отправились на поиски пропавших братьев Гандлевских. Кажется, отец, поравнявшись со мной, смазал меня по шее.
После того первого знакомства с горами я, как тигр-людоед, вошел во вкус и старался пользоваться любым предлогом, чтобы испытать при виде гор сумму самых противоречивых чувств с красивым названием “синдром Стендаля”.
Горные ландшафты распоряжаются твоим временем и перекраивают распорядок дня, точно капризная красавица или малое дитя. Идешь ли ты деловито верхней галереей крепостной стены к сотоварищу по workshop’у в умбрийской глухомани или собираешь пожитки в кахетинской деревне с панорамой долины Йори, когда от всего этого многоярусного душераздирающего объема разом забываешь, куда ты держишь путь и с какой целью, а там, глядишь, и день пролетел за прилежным dolce far niente – вон уже приходят в движение гигантские тени вершин и хребтов, и стремительно смеркается.
Если мохнатые хребты, шумные ущелья и снежные вершины “всего лишь” бесчувственная природа – откуда впечатление благородства и достоинства, которые на склоне лет я все чаще подмечаю во время своих нечастых одышливых прогулок? Сходное впечатление оставляют и старые патриции городской флоры: платан на Римской улице в Тбилиси, дуб возле ветеринарной клиники в Тучково и грандиозный тополь в одном дворе на Покровке! Прав, получается, не больно-то любимый Тютчев: природа не то, что мы мним.
Или вот еще, под занавес. Мы стояли лагерем под Бакуриани, не было житья от гнуса, но кто-то из наших прослышал, что неподалеку горячий источник, серный, кажется.
И точно! “Спидола” на бетонном неряшливом парапете самодельной купальни играла какую-то слезливую кавказскую попсу. Два мальца лет девяти-одиннадцати бултыхались в теплой белесой воде со специфическим душком, в которую и я, чтобы унять зуд, поспешно погрузился. Маленькая девочка бежала вприпрыжку по направлению к нашему бассейну, но испуганно застыла, завидев меня, и, стоя на безопасном расстоянии, крикнула: “Микис, дэда медзахис!” – Микис, мама зовет! Микис с неохотой вылез, забрал “Спидолу” и побрел за сестрой.
– А тебя как звать? – спросил я второго мальчика, что-то заподозрив.
– Одиссей, – ответил он.
Маленький Улисс в черных семейных трусах!
* * *
По дороге, как говорится, с ярмарки досадуешь, что плохо и наспех смотрел по сторонам в молодые годы. Думал, наверное, что раз жизнь так расщедрилась в начале, каково-то будет продолжение, пока не водрузил на нос нынешние прощальные окуляры.
Вот бы еще обмереть напоследок на карусели горной дороги, чтобы старая видавшая виды душа промолвила “Ах!”.
2021
Купить книги Сергея Гандлевского
Том I | Том II | Том III | Том IV
