Анна БерсеневаМОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. АЛЕКСЕЙ ВОЛКОВ
САМОСТОЯНЬЕ ЧЕЛОВЕКА
Книга Алексея Волкова «Услышать сердце» (М.: Флобериум/Rugram. 2024) состоит из романа «Бывшие» и повести «Встречи и прощания». Единственная банальность, связанная с этими произведениями - их названия. Они воспроизводят советские литературные штампы, и потому могут насторожить как раз того читателя, которому предназначены эти тексты - ждущего от искусства ошеломления, художественного открытия, катарсиса. Между тем книга Алексея Волкова дает именно это, и не будет преувеличением назвать ее художественным открытием.
Герои романа «Бывшие» - две странные пары, не юные, а вступившие уже в возраст разочарований. Живут они в двух комнатах пустого барака в ближнем Подмосковье. Жилье это случайно сняли у человека такого же странного, как странны они сами и отношения, связывающие их. Странность состоит не в том, что таких людей и отношений не бывает - наоборот, подобных людей много, и отношения между ними можно назвать типичными. Но попытки однозначно объяснить поведение героев оказываются безуспешными. Однозначное определение ускользает в силу того, что роман написан с большой художественной силой - она-то и не допускает однозначности.
Первое же описание утра одного из героев, Сани, заставляет предположить, что он принадлежит к такому социальному дну, куда не хочется даже заглядывать, потому что там не обнаружится ничего кроме грубости физической и душевной, необразованости, алкоголизма, злобы и вспоглощающей лени, дошедшей до такого предела (или всегда на нем находившейся), на котором ее уже следовало бы называть каким-то более сильным словом. Свою партнершу Саня пользует вполне определенным образом: «Он стал с сопением вгонять член в нее, представляя, как ее по очереди трахают пять кентавров. Это была его любимая фантазия. Маша сохраняла молчание, но по ощущениям он знал, что ей хорошо, что она сейчас возбуждена и тоже, скорее всего, представляет себе какую-то мерзость». Это еще самое мягкое из описаний, все остальное, что мелькает в Санином сознании и находит выход в действиях, вызывает еще большее отвращение.
Пока читатель гадает, к какому именно уровню дна относится этот персонаж, выясняется, что Саня художник. Следующим - не сразу, а страница за страницей разворачивающимся - открытием будет, что он талантливый, причем не стихийно талантливый, а отлично образованный, глубоко понимающий не только изобразительное искусство, но и музыку, и суть искусства вообще.
На его житейское поведение это, впрочем, не влияет. Вот, получив аванс по заказу на оформление церковной школы, Саня возвращается домой и слышит музыку:
«Вариации знакомого произведения заинтересовали его, и ему стало интересно послушать. Было совершенно очевидно, что Маша уже выпила и теперь сидит, упиваясь жалостью к самой себе. Эта мысль одновременно разозлила и насмешила Саню. Он уже дошел до двора и остановился, поставив пакеты на землю. Маша не видела его, стояла лицом к дому. Скрипка играла транскрипцию вокальной партии, и там, где вокал обрывался для взятия дыхания, обрывалась и скрипка, поскольку аккомпанемента не было. От этого музыка будто не могла взлететь, как птица с подбитым крылом, звук захлебывался, но через полтакта выплывал вновь. Саня слушал, презрительно скривившись, а когда ему надоело, заорал хриплым голосом последние строчки кантаты:
— Спееераавимус интэээ! — И пьяно захохотал: — Машкааа! Кого хороним, бля? Я сегодня богач, отставить нытье!».
Маша между тем во время животного соития с ним «представляла себе не кентавров. Всякой раз, когда Саня ее трахал, она вспоминала мужчину из своего прошлого. Того, с кем ей было, наверное, лучше, чем со всеми другими. Того, кто стал для нее открывателем нового мира, мира, растворенного в обыденной жизни, невидимого для обывателей, недоступного и неприкосновенного для них».
В ее прошлом - крах всего, что только может обрушиться: любви, таланта, надежд на счастье, связанное с тем и другим.
«Все это было раньше в ее жизни регулярно — и музыка, и дискотека, и посиделки в ВИП-зоне, и какие-то переговоры с продюсерами, обещания контрактов. Ах, все оказалось только обещаниями, все растаяло в момент.
— Тебе просто повезло. Ты попала в тему, когда вот именно твой проект стрельнул. Оригинально, интересно. Потому и слушали, потому и диски покупали. Но им все быстро надоедает и приедается, понимаешь? Они тебя послушали-послушали, да и вернулись к прежнему. Смешная ситуация, на самом деле они постоянно ищут чего-то нового, но, по сути, им ничего нового не надо. Им надо как обычно, как всегда. Чтоб качало и колбасило. Ну вот им и дают то, чего они хотят. А твой термен... Никому это уже не нужно.
— «Так что ж мне делать? Я... хочу играть...» — «Но никто не хочет тебя слушать», — ответил безымянный внутренний собеседник».
Внешний мир, в котором проходит жизнь героев, оставляет мало надежд на то, что им удастся из него вырваться. Слишком уж очевидно, что эта хтонь способна одолеть любой, сколь угодно сложный внутренний мир.
«Подальше отсюда, из этого жуткого района с крошащимися пятиэтажками, полусонными людьми на субботних улицах, медленно едущими машинами с тоже, казалось, полусонными водителями, с пыльной городской зеленью в ярком свете солнца. Все здесь теперь казалось каким-то искусственным, как будто увеличенным макетом. Люди на улицах и пассажиры в трамвае — а их было всего-то человек пять — казались статистами, лениво отбывающими номер на съемках фильма, не интересного никому, даже режиссеру. Все здесь подчинялось какому-то скучному, обреченному сценарию, который просто нужно было доиграть до конца, после чего спокойно вернуться в декорацию своей квартиры и там умереть. <…> Пока шла до такси, неловко цокая каблуками по выщербленному асфальту, думала: «Как он живет? Что составляет его жизнь, чем она наполнена? Никогда не понимала таких людей. Удивительно. Он не читает книг, не слушает музыку, он не интересуется ничем, кроме вечернего телевизора, жратвы и секса. Но... Разве стоило тогда вообще появляться на свет? А я? Когда я в последний раз открывала книгу? Я даже не знаю, какую сейчас играют музыку, ведь все так быстро меняется».
Саня отвратителен в своей грубости и злобе - но его понимание людей выглядит точным в каждой точке романа. Маша интеллигентный, тонко чувствующий музыкант - но это никак не влияет на ее готовность жить по животным правилам, как бы она к ним ни относилась. Неспособность сопротивляться сбивающему с ног ветру жизни уничтожает их обоих по-разному, но в равной мере. А может быть, уже уничтожила - автор не дает ответа на этот вопрос, да и нет такого ответа, наверное.
А читательская настороженность - есть. Она не может не возникнуть после этого Машиного внутреннего монолога о том, как бездарно и пошло живут люди. Мысль-то эта не у Маши первой возникла. И число инфантильных литературных героев, разными способами пустивших свою жизнь под откос, когда к ним пришла эта взрослая мысль, уже едва ли не так же велико, как число людей, с которыми это случилось в действительности.
Схожая с Машиной мысль приходит в голову московского офисного работника Кривцова, героя повести «Встречи и прощания» - в обычный выходной день в обычном гипермаркете:
«Он ощутил почти физически, что больше не хочет здесь находиться, что все зря, напрасно и ни к чему. Очередь двигалась медленно. На ленту вываливались горы продуктов, большая часть которых — он знал это точно — пропадет в холодильниках и на балконах. Груды хлеба, какие-то консервы, колбасы, сосиски. «Сколько у них человек в семье? — думал он. — Пятнадцать? Кто-то из них профессионально занимается сумо? Тогда какого черта им нужно столь- ко жратвы? Кто все это будет жрать? Или им нужно все время жрать, чтобы не видеть ужас окружающего мира? Когда кошка подходит к хомячку вплотную и уже собирается его придушить, хомячок начинает умываться. Просто чтобы чем-то себя занять. Иначе от страха у него разорвется сердце. Где-то я это слышал. Интересно, врут или нет?». <…> Он содрогнулся от осознания, что обречен жить собственной жизнью. Жизнью, которой он никогда не хотел сознательно. Его будто обманули. Подсунули ему мир, в котором он больше не хочет находиться. Соседей, друзей, жену, магазины, машину, работу, отпуск. Все, что бы он ни вспомнил, все, о чем бы ни подумал, вызывало у него омерзение. Нужно было немедленно что-то поменять, он понимал это ясно, как будто от этой перемены напрямую зависело его выживание. <…> Глубоко внутри себя он ощутил даже нечто похожее на страх. Чувство абсолютной и всепожирающей пустоты, невозможности хоть как-то понять, что ему нужно, а главное, зачем, лишало его остатков воли. Заставляло лихорадочно цепляться за какие-то присхемы и ориентиры. Но они, в свою очередь, тут же предательски рассыпались, как песочные замки. Кривцов не понимал, что с ним происходит. Меньше всего он понимал, как это могло поглотить его так внезапно. Еще два часа назад был обычный день, и вот он уже не может выехать с парковки, <…> Мне скоро сорок лет. Ни жены, ни детей, ни увлечений, ни друзей. Как это все получилось? Где же что-то такое упустил? Или... Или просто других это не волнует? Нет-нет... Так не может быть. Но ведь факт остается фактом — я больше не могу жить в своей квартире. К чему обманывать себя?».
На самом деле жена у Кривцова есть. Детей, правда, нет, но Рита мечтает о ребенке и уже решила взять его в детдоме. Кривцов не высказывает возражений, и поэтому, когда он в тот малопрекрасный выходной день является домой с сообщением, что решил от нее уйти, так как сию минуту понял, что не может с ней больше жить, - это оказывается для Риты, мягко говоря, неожиданным. Однако она не закатывает истерик, а уходит сама и навсегда, оставив Кривцова в его квартире со свежеприготовленным ею супом.
Кривцов же уезжает буквально куда глаза глядят, чтобы подумать, что ему делать дальше. Точнее, уезжает он в первую географическую точку, которая всплыла в его сознании - в Крым.
В то время, о котором идет речь в повести, это еще не «крымнаш». Порядок вещей еще не сломан, обычный человек Кривцов еще просто знает, «что в Севастополе стоит Черноморский флот, который, кажется, долго делили, но что там получилось в итоге, вспомнить не мог». И провинциальная, застывшая в сонном неподвижном времени Балаклава, в которой он оказывается наобум, становится тем местом, где он окончательно решает не гнаться больше за постылым общепринятым.
«Мы всегда и везде упускаем главное...» Тут он очень некстати вспомнил охотников, их рассуждения о карабинах и боеприпасах, скорости полета пули, дульных компенсаторах... Какое все это имело значение, когда речь шла о стрельбе в беззащитное животное с двадцати, ну, много с тридцати пяти метров? Любая старая советская вертикалка справилась бы с такой задачей. Тогда зачем им все это? «Мы просто заполняем пустоту, — подумал Кривцов. — Мы кажемся себе такими важными, такими значительными, такими многоумными. А по сути, мы все просто убийцы. Мы уничтожаем свою жизнь, которой ведь больше никогда не будет. И радуемся этому процессу, потому что наполняем его каким-то идиотским смыслом и чванством. Какой позор... Какое свинство... Я не вернусь к ним. Нет, нет... Никогда больше. Для меня теперь многое ясно». Он не очень понимал, что означают его мысли. Было ощущение, что кто-то просто диктует ему эти слова. Но слова казались совершенно верными, справедливыми, дружественными».
И такими же, совершенно верными и дружественными, оказываются отношения с разбитной девушкой Светой, которая приехала из северных мест, чтобы ухватить хотя бы самый дешевый кусочек моря. Кривцов вдруг понимает, что нашел не просто девчонку для секса, а человека, с которым ему хорошо, легко… Какое новое, прежде неведомое счастье! Стоило бросить все, в чем увязла твоя жизнь, чтобы оно вдруг тебе явилось.
Алексей Волков умеет убедить читателя в правоте своих героев. То, что он очевидно следует традиции, которую классический русский психологический роман сделал достоянием мировой литературы, создает основу для такого умения. Когда читатель Льва Толстого смотрит на жизнь глазами Анны Карениной и Алексея Александровича Каренина, то каждый из этих взглядов убеждает в абсолютной правоте смотрящего. И когда читатель Алексея Волкова смотрит на жизнь глазами героя повести «Встречи и прощания», то ему трудно усомниться в правоте этого персонажа. То, что почувствовал Кривцов - невозможность жить чужую жизнь с чужим человеком и выполнять нелюбимую работу, - вызывает понимание и сочувствие. Жизнь-то одна, и почему нужно проживать ее день за днем не так, как хочется? И какой выход может быть из этой ситуации - конечно, начать новую жизнь, пока не поздно.
Но если читатель найдет в себе силы выйти из-под этого мощного воздействия и сменить оптику, то первой же его мыслью будет: а Рита-то как? Что чувствует женщина после того как мужчина, с которым она прожила вместе годы, о котором заботилась, считая близким человеком, - вдруг, без объяснения причин, решил, что она ему чужая?
Это то самое, что ни на одну минуту не приходит ни в голову, ни в сердце упоенного собственными переживаниями и поиском смысла жизни (своей жизни) Кривцова.
Это не приходит в голову и талантливому Сане - ему удобно считать, что Маша, с которой он совокупляется с омерзительной грубостью, так же, как и он, не испытывает при этом никаких чувств.
Мысли о чувствах находящихся рядом людей не приходят, собственно, в голову и Маше. В этом смысле она и Саня, столь разные во всем, - похожи до неразличения. Человечество в несовершенстве своем не признало гениальность твоих картин? Значит, можно превратиться в скота и жить по-скотски. Жалкие людишки не хотят слушать терменвокс, на котором ты так прекрасно играешь? Значит, можно нырнуть в алкогольную нирвану и за еду и крышу над головой совокупляться с подонком, к которому не испытываешь даже физического влечения.
Эгоизм такого масштаба естествен в подростке, который познает себя в сложном и непонятном мире. И то окружающие (не все, а только близкие) готовы терпеть и извинять этот эгоизм до поры до времени. От взрослого человека ожидают, что он не будет ломать чужие жизни в угоду собственным смутным стремлениям. Ожидают того, что называется самостояньем. Ожидают способности встречать вызовы жизни, главный из которых - рутина. Человечество давно уже наработало немалый опыт в ее преодолении.
А герои книги Алексея Волкова такого опыта не имеют. И если в романе «Бывшие» они лишь разрушают вследствие этого чужие жизни вместе с собственными, то в повести «Встречи и прощания» жизнь наконец-то наносит ответный удар: Кривцов получает возможность на себе испытать, каково это, столкнуться с человеком, который не способен на эмпатию и занят только собой.
Трудно сказать, эта ли мысль ощущалась самим автором как главная. Но художественная сила, заложенная в его прозе, создавшая живые, ускользающие от однозначного определения образы, - вывела на поверхность именно ее. Не как прописную мораль, а как правду искусства. 
